январь 2018
Интервью с биологом
Татьяной Ивкович
Беседу вела Татьяна Двенадцатова
Вёрстка — Катерина Вендилло
Фото — Татьяна Ивкович, Михаил Коростелёв, Александр Кузьмин
Как удобнее наблюдать за косатками, как они общаются и чем похожи на людей, какова ситуация
с нелегальным отловом, как организована работа учёных и волонтёров на Камчатке и как поехать
в экспедицию, если вы давно этого хотели — об этом и многом другом в нашей беседе с биологом Татьяной Ивкович.
— Татьяна, расскажите про специфику профессии биолога в России. Как живётся и работается в условиях российских природы и государства?
Биологи очень разные. Я, например, занимаюсь зоологией и исследованием поведения животных. Есть биологи, которые занимаются генетикой, молекулярной биологией, или микробиологией и т.д., — это будет уже совсем другая история. В биологии есть направления, которые более востребованы в нашей стране, соответственно их проще развивать. Например, одна из моих подруг занимается исследованием туберкулеза, СПИДа, — она молекулярный биолог. Её знания и исследования востребованы в медицине и носят прикладной характер.
Мы в основном занимаемся фундаментальными исследованиями, к которым у нас
в стране мало интереса. Поэтому таким биологам, как мы, живётся довольно сложно. Принято считать, что в странах с более высоким уровнем жизни государство
и общество проявляет больший интерес к фундаментальным проблемам. Если сравнивать нас с европейскими странами или Соединенными Штатами, то у них
с финансированием подобных исследований дела обстоят лучше. Возможно, это связано с более низким уровнем жизни в нашей стране.
— Вы с детства подумывали стать биологом? Откуда и когда пришло осознание того, что Вы – биолог?
Вообще я хотела стать психологом. Но мои родители (в особенности мама) не признавали психологию как науку. Они хотели, чтобы я была юристом. В итоге мы сошлись на биологе. Мне стала интересна биология в старших классах, когда мы делали разного рода исследовательские работы. Помню одна из моих работ была по китообразным, а другая – по бобрам.

Я часто черпаю вдохновение в психологии для моих биологических исследований. Например, в последнее время меня больше всего интересует тема отношений между детёнышами и мамами. Если конкретно, как изменяется социальное поведение косаток с возрастом, и, в частности, как изменяется связь с матерью.

Началось всё с того, что у меня появились дети и я увлеклась чтением статей по детской психологии, наткнулась на теорию привязанности и начала интересоваться научными исследованиями на эту тему в биологии.
Меня не перестаёт поражать мысль о том, что чувство привязанности между матерью и ребёнком – очень древнее, животное, характерное для многих млекопитающих. Оно сформировалось в эволюции специально, чтобы детёныши могли выжить.
Конечно, я сразу начала думать, а как всё это работает у косаток, ведь они сохраняют связь с матерью в течение всей жизни, как и люди! К сожалению, подобные исследования на косатках очень затруднены. Мы наблюдаем их
в отрытом океане и видим очень мало, так как большая часть их жизни происходит под водой. Мы не имеем возможности узнавать, как меняется их гормональный статус и видеть все детали индивидуального поведения особей.
С другой стороны, все эти сложности только подогревают наш интерес.
— С чего началась Ваша любовь к косаткам? Может быть был случай, когда Вы их первый раз увидели или что-то прочитали о косатках и решили их исследовать?
Я изначально интересовалась китообразными вообще и стала искать возможности исследовать китообразных в дикой природе. В Советские времена у нас проводили исследования в основном в дельфинариях. Тогда я узнала
о проектах по исследованию белух, серых китов
и косаток. Я написала руководителю проекта по косаткам, Александру Михайловичу Бурдину,
с просьбой помочь, и в 2002 году он взял меня
в проект.

Мой интерес к косаткам вырос уже в процессе работы с ними. Наблюдать за косатками очень увлекательно. Очень важно, что их всех можно узнавать индивидуально. Наблюдая за ними, я вижу конкретную косатку, у которой есть имя, определенная форма пятна и плавника. Теперь каждый год я возвращаюсь в Авачинский залив, чтобы вновь понаблюдать за косатками, которых я знаю лично.
— Что делает косатку интересным объектом для исследований и наблюдений? Говорят, они очень умные млекопитающие… Давайте углубимся в детали?
Их поведение очень сложное и разнообразное. Так как я исследую социальные связи, мне особенно интересно видеть, как они общаются. Например, этим летом я наблюдала самку AV054b и её первого детёныша. Эту самку я знаю с детства, а теперь я вижу перед собой заботливую маму. Удивительно было, что даже когда она охотилась, её детеныш всё время находился у неё под боком, выныривал вместе с ней, хотя обычно во время охоты детеныши держатся в стороне. Как-то раз после удачной охоты самка отдала рыбу детёнышу. Он ещё был маленький, кормился молоком, но тащил эту рыбу, а мама тем самым приучала его к охоте. Я впервые увидела подобное взаимодействие. И вот такие наблюдения, с одной стороны, дают новые знания, а с другой — вызывают много новых вопросов.
В этом году я также много снимала с коптера. Было очень интересно наблюдать сверху за самкой по имени Дори и её новорождённым, которому буквально несколько месяцев. Пока Дори охотилась, казалось, детёныш безумно ей мешает — вечно крутится перед носом, а потом замечает рыбу и тоже начинает гоняться за ней. Получается, что на фоне достаточно монотонной регистрации наших стандартных наблюдений я регулярно вижу что-то новое, что лично меня всегда удивляет и вдохновляет.
— Как родился проект, в рамках которого вы исследуете морских обитателей Тихого океана, FEROP?
FEROP — это Far East Russia Orca Project, проект по исследованию косаток. Он родился благодаря одному потрясающему человеку, Эриху Хойту, и одной женщине из Японии, Харуко Сато. В России они нашли Александра Михайловича Бурдина, сотрудника Камчатского филиала Тихоокеанского института географии, который занялся организацией исследований на Камчатке.

Основной целью проекта было воспитание нового поколения исследователей в России, которые будут заботиться о состоянии популяций китообразных. Поэтому в проекте всегда было много российских студентов. В общем-то, мы (тогда ещё студенты) в основном его и развивали. Разрабатывали методики сбора данных, новые темы для исследований, ориентируясь на опубликованные работы иностранных коллег. Постепенно проект расширялся. Сейчас в нашей команде есть студенты, которые исследуют и другие виды китообразных, например, горбатых китов.
— Прокомментируйте проблему с отловом косаток, обитающих в водах Дальнего Востока России. Не секрет, что косатки пользуются популярностью у океанариумов. Может быть Вам известна позиция Росрыболовства по этому поводу?
Я и все остальные участники проекта FEROP крайне негативно относимся к отлову косаток. Мы ведь наблюдаем этих животных в естественной среде, и в голове не укладывается, как они могут существовать в маленьком аквариуме.

Сейчас в основном ловят плотоядных косаток в Охотском море. При этом плотоядных косаток вообще очень мало, они редко встречаются. Поэтому в первую очередь нас беспокоит то, что за несколько лет отловов плотоядные косатки в Охотском море будут истреблены. А их стоит включить в Красную Книгу России, чтобы сохранить в наших водах.

Есть печальный опыт в Америке, когда там ловили косаток в конце прошлого века и за 10 лет выловили около 50 особей. После чего местная популяция оказалась под угрозой исчезновения.
Популяции косаток совсем не готовы к отловам, у них даже нет естественных врагов. Косатки очень долго живут (иногда до 100 лет), очень медленно растут и размножаются. Они рождают одного детёныша раз в пять лет, смертность детёнышей высока. А тут ещё и отловы. Они просто ведут к уничтожению популяции.
В неволе косаткам невозможно создать адекватные условия. Не гуманно и не логично жертвовать популяциями или даже отдельно взятыми семьями косаток ради развлечения людей. Часто это всё прикрывается тем, что важно знакомить детей с раннего возраста с животным миром. Но, по-моему, дети получают извращенное представление о животных, наблюдая их в неволе, в таких неестественных условиях. В дикой природе они ведут себя совершенно по-другому, у них такая насыщенная жизнь, огромные пространства океана, общение с сородичами на расстоянии в несколько десятков километров. Они охотятся, общаются, постоянно тренируют свой интеллект, развиваются.
В неволе косаткам не надо решать задачи, которые стоят перед ними в дикой природе, не говоря уже о том, что они почти не двигаются. Среда очень бедная, задачи однотипные. В цирковом бассейне — сплошное однообразие. Это всё равно, что посадить человека в комнату с 4-мя голыми стенами на всю жизнь.
— Расскажите, как вы наблюдаете за косатками? Какие методы наблюдения используете?
Каждую косатку можно индивидуально узнать по окраске седловидного пятна, которая сохраняется всю жизнь, по форме спинного плавника и царапинам на теле. Мы всех косаток фотографируем и заносим в каталог, у каждой есть свой номер.

Для наблюдений мы каждый день выходим на резиновых лодках в море, собираем данные по поведению, записываем звуки косаток с помощью гидрофона, фотографируем, регистрируем данные ГИС. Всё это потом вносим в нашу базу. Сейчас мы активно используем коптер, т.к. сверху видно то, что мы раньше не могли увидеть с лодки. Под водой мы, кстати, за ними не наблюдаем, видимость сильно ограничена.

Мы анализируем собранные данные, получаем результаты статистического анализа и уже можем больше узнать о каких-то тенденциях в поведении: как косатки используют пространство, как общаются, какие факторы влияют на их поведение и так далее.

Одна из наших задач — это сбор остатков рыбы с мест охоты косаток (в основном это чешуя лосося). У косаток могут быть свои пищевые предпочтения. Например, американские косатки предпочитают чавычу. И от её обилия во многом зависит рождаемость и выживаемость косаток, и даже их социальные связи. У нас встречается пять видов лосося, поэтому мы хотим выяснить, какие предпочтения у наших косаток.
— А как вообще у косаток построено питание? Сколько им надо съесть, чтобы наесться?
Интересный вопрос. Потребности косатки будут зависеть от пола (самцы крупнее и быстрее растут), от каких-то других особенностей физиологического состояния (например, беременным и кормящим самкам требуется больше рыбы). В некоторых научных исследованиях указано, что косаткам нужно съесть примерно до 20-25 рыб в день, но это если косатки охотятся только на чавычу — самого крупного из лососей.
— Расскажите, как проходят экспедиции на Камчатку, сколько уже таких экспедиций состоялось? Доступны ли они для обычных туристов?
Экспедиции у нас обычно проходят в июле-августе, когда много косаток приходит в Авачинский залив охотиться на кижуча. Продолжительность экспедиций зависит и от финансовых возможностей, и от возможности сформировать команду. Я участвую в экспедициях с 2002 года. Нам обычно нужны волонтёры, желательно мужчины: в команде биологов у нас четыре девушки, нехватка мужской силы. Экспедиция физически тяжёлая, поэтому гендерный баланс очень важен. В команде биологов у нас несколько человек, и у каждого своя задача: например, я отвечаю за фотоидентификацию и регулирую сбор научных данных по разным направлениям, моя коллега Женя Волкова исследует охотничье поведение косаток, Ася Данишевская и Миша Гузеев занимаются акустикой. Катя Борисова — молекулярный биолог. Несмотря на то, что у каждого участника своя роль и задача, мы всегда работаем сообща.

Мы иногда сотрудничаем с туристами или с туристическими организациями, например, "Kosatka Cruises". У нас с ними и взаимовыгодное сотрудничество, и очень хорошие человеческие отношения. Ещё нас очень поддерживает Андрей Подлас, председатель федерации парусного спорта Камчатки. За время моей работы в экспедиции я ощутила, насколько важна в нашем деле такая поддержка. Они помогают нам с логистикой, консультируют по техническим вопросам и т.п. И я им безмерно благодарна за это.
— Кстати, что нужно сделать, чтобы стать волонтёром в вашей экспедиции?
Желательно быть мужчиной (смеется). Необходимо в январе написать мне на почту (e-mail: tatiana.ivkovich@gmail.com) или в социальных сетях о своём желании и своих возможностях. Предпочтительно, чтобы волонтёр ехал хотя бы на полтора месяца, потому что очень тяжело организовать заброску до места лагеря и невозможно часто менять волонтеров. Волонтёры дежурят на берегу по очереди, помогают собирать пробы в море, выполняют техническую и
физическую работу. Туристов мы тоже иногда берем на какой-то короткий срок. Такие люди финансово поддерживают нашу экспедицию, но это разовые акции (один-два раза за сезон), когда мы берем дополнительных людей сверх нашей команды.
— Поделитесь, как проходят будни биологов на Камчатке в рамках экспедиции?
Мы приезжаем на место лагеря, перегружаем с судна вещи, палатки, топливо, лодки и т.п., и в течение следующих двух дней ставим лагерь. Когда быт налажен, у нас нормальные условия — есть газовая плита, стол, электрогенератор, если ничего не ломается, то можно нормально жить и работать. У нас также есть отдельная палатка-баня. Мы её топим раз в 2-3 дня. Туалет, как в деревне.

Утром мы дежурим по очереди. Утренний дежурный встаёт, готовит завтрак, заваривает чай, всех будит. Потом мы собираемся в море, при этом один человек остается на берегу. Приоритет в вопросе, кто идёт в море, безусловно, отдается биологам, которым важно проводить исследования и собирать необходимый для них материал. На случай если погода плохая, нам тоже есть, чем заняться. Мы обрабатываем данные, занимаемся научной деятельностью, можно смотреть кино. Связь только по спутниковому телефону, чтобы регулярно сообщать, что с нами всё нормально.
Медведи к нам в лагерь не заходят. Один раз медведь пришёл на пляж, где стоят наши лодки, когда рыбаки отдали нам акулу. Ребята, разделав её, оставили следы акулы на пляже, вот медведь и зашёл на разведку, ориентируясь на запах.
— Тяжело ли добиваться государственной или спонсорской поддержки для организации ваших исследований? Откуда берутся ресурсы и какую помощь оказывает государство?
Основную помощь нам оказывают всевозможные некоммерческие и негосударственные фонды. Британский фонд Whales and Dolphin's Сonservation, именно с его поддержки начался наш проект. Также мы получали поддержку от фондов Rufford Small Grants Foundation, OceanCare, Humane Society International и Animal Welfare Institute. В России мы получаем поддержку Российского Фонда Фундаментальных Исследований (РФФИ) и некоторые из наших направлений поддерживаются Российским Научным Фондом (РНФ). Мы ищем финансирование по собственной инициативе — подаём заявки на гранты. Это очень важно, т.к. мы никому не передаём собранные данные и сами планируем наши исследования. Каждый год мы ищем финансирование на лето, поэтому, как правило, до января не знаем, состоится экспедиция или нет.
— 2017 год был объявлен годом экологии в России, как бы Вы прокомментировали экологическую обстановку в стране и в мире? Может быть есть какие-либо положительные тенденции?
Могу сказать, что по сравнению с началом 2000-х есть определённые тенденции к изменениям в лучшую сторону. Общество стало больше интересоваться сохранением природы и другими экологическими проблемами. Но изменения происходят так медленно, что я боюсь, мы не успеем что-то сделать до того, как потеряем, разорим наши богатства. У нас в России очень много экологических проблем.
На Камчатке меня волнует проблема браконьерства рыбы и незаконного вылова лосося. И она гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. В 2017 году я особых изменений не заметила. Мы все очень надеялись, что плотоядных косаток включат
в Красную Книгу России и перестанут отлавливать в Охотском море, но этого,
к сожалению, не произошло.
— Какова миссия биолога на ваш взгляд?
Биолог, как мне кажется — это человек, который увлечён получением новых знаний. Он прежде всего исследователь. Но важно и то, чтобы учёный делился результатами своей работы, чтобы его деятельность привносила некий вклад в представления человека об устройстве мира. Биолог должен быть независимым от давления извне, чтобы его научные результаты были максимально объективными и независимыми.
Другие публикации, которые могут быть Вам интересны: