июнь 2017
Интервью с биологом Виктором Стасевичем
Беседу вела: Катерина Вендилло
Представляем интервью с Виктором Стасевичем: профессором, доктором биологических наук, директором Института систематики и экологии животных, автором сотни научных статей, детских сказок, нескольких рассказов, фотографом и философом.
К тому же в нашем журнале впервые появились художественные тексты: врезки из произведений нашего гостя, его рассказов и путевых заметок!
К тому же в нашем журнале впервые появились художественные тексты: врезки из произведений нашего гостя, его рассказов и путевых заметок!
“
"Мы всегда забываем, что мы есть часть природы, а противопоставление — пустое занятие, приводящее к собственному ощущению превосходства, но гордыня никогда не была конструктивной.
Советы природы надо уметь видеть, но чаще даже очевидное мы не воспринимаем или элементарно отвергаем. Лучше всего попытаться раствориться в ней, не махать палкой, делая селфи: за своей физиономией ничего не видно, ни собственного убожества, ни пропасти, куда легко упасть.
Конечно, возвращаться к первобытному образу жизни не стоит, но гармонизировать образ жизни с природой — это как раз та насущная задача человечества, и не для того, чтобы «угодить» природе, ей всё равно, а для собственного выживания."
Советы природы надо уметь видеть, но чаще даже очевидное мы не воспринимаем или элементарно отвергаем. Лучше всего попытаться раствориться в ней, не махать палкой, делая селфи: за своей физиономией ничего не видно, ни собственного убожества, ни пропасти, куда легко упасть.
Конечно, возвращаться к первобытному образу жизни не стоит, но гармонизировать образ жизни с природой — это как раз та насущная задача человечества, и не для того, чтобы «угодить» природе, ей всё равно, а для собственного выживания."
~
— Какое ваше самое яркое впечатление из детства? Можно сказать, что оно было
счастливым?
счастливым?
Вне всякого сомнения, детство было счастливым, шумным, сочным, солнечным, в суете железнодорожных посёлков Казасхтана. А вот по поводу самого яркого
впечатления, тут очень трудно что-то выделить, уж слишком много у меня было
событий, которые были яркими, хотя не всегда счастливыми. Они нередко у меня всплывают, меняются, вливаясь в рассказы...
впечатления, тут очень трудно что-то выделить, уж слишком много у меня было
событий, которые были яркими, хотя не всегда счастливыми. Они нередко у меня всплывают, меняются, вливаясь в рассказы...
«Все подчиняется Времени и Временем проверяется. Эту мысль мне нашептал старый крот, высунувший кончик своего носа из под вороха листьев. А может, мне все приснилось, и запах прелых хвоинок в Диковинном лесу, и плотные почему-то красноватые сумерки, словно выступающий суглинок в овраге, и шерстистая спина уставшего кабана Клыкана, мерно перебирающего копытами по мягкой лесной земле... Даже не знаю, но можно быть абсолютно уверенным, что Время в деревне под названием Пеналеп, как ткань удивительного покрывала, расшитого умелой рукой событий, и никто не знает, какие сейчас появятся узоры, никто не может сказать, куда приведет замысловатый рисунок, в какие приключения окунет вас с головой. Ясно только одно, не порваться этой ткани никогда, и не закончатся витиеватые линии узора черными нитками, все будет прекрасно, как утреннее солнце за пригорком, на котором растут обычные подсолнухи и стоит старый дорожный столб, в оранжевую полоску, как на тигриных лапах...»
«Кипарисовый дождь»
«Кипарисовый дождь»
Виктор Стасевич, 17 лет
Не знаю, может стоить вырвать несколько впечатлений из неровного ряда. Одно из первых, − мне было лет пять, я отличался от своих сверстников повышенной
впечатлительностью, умел убеждать, даже в несуществующем, нередко взятым из моих снов. Вообще-то сны у меня всегда играют большую роль в жизни, особенно в творчестве. Вернее не столько сны, сколько пограничная территория, сон и явь, неиссякаемый источник идей. И вот приснилось или привидилось мне, что где-то за краем большой степи (!) водятся добрые волки, и уж не помню точно, как я смог убедить ватагу сопливых ребятишек пойти на поиск неведомых и, наверное, притягательно заманчивых «добрых волков». После долгих блужданий по жаркой степи (заблудились) мы вышли к железнодорожной насыпи и вдоль неё вернулись в родной посёлок, где уже кучка перепуганных родителей металась в поисках своих детей. Прогулку помню смутно, но ощущения очень яркие, броские, какими-то кусками, особенно выскочивший заяц из под куста прямо у нас на дороге. Правда, стоит заметить, что всё окончилось не для всех счастливо, особенно для меня, выпороли тут же у калитки, как организатора, но это мелочи, в моём детстве это было крайне редко (пару раз) и всегда за дело. Потом детство набухло впечатлениями, некоторые до сих пор всплывают. Особенно первый класс, да и вообще школа.
Я был чужак, с рабочего посёлка в городской школе. Тогда классы были переполнены, меня посадили на последнюю, кажется в классе было сорок девять человек, не меньше, потом почти до четвёртого всегда было сорок три или сорок два. Вот такая компания, с несколькими второгодниками, и даже с одним третьегодником. Очень неровная, были друзья, были недруги, но жизнь кипучая и насыщенная.
впечатлительностью, умел убеждать, даже в несуществующем, нередко взятым из моих снов. Вообще-то сны у меня всегда играют большую роль в жизни, особенно в творчестве. Вернее не столько сны, сколько пограничная территория, сон и явь, неиссякаемый источник идей. И вот приснилось или привидилось мне, что где-то за краем большой степи (!) водятся добрые волки, и уж не помню точно, как я смог убедить ватагу сопливых ребятишек пойти на поиск неведомых и, наверное, притягательно заманчивых «добрых волков». После долгих блужданий по жаркой степи (заблудились) мы вышли к железнодорожной насыпи и вдоль неё вернулись в родной посёлок, где уже кучка перепуганных родителей металась в поисках своих детей. Прогулку помню смутно, но ощущения очень яркие, броские, какими-то кусками, особенно выскочивший заяц из под куста прямо у нас на дороге. Правда, стоит заметить, что всё окончилось не для всех счастливо, особенно для меня, выпороли тут же у калитки, как организатора, но это мелочи, в моём детстве это было крайне редко (пару раз) и всегда за дело. Потом детство набухло впечатлениями, некоторые до сих пор всплывают. Особенно первый класс, да и вообще школа.
Я был чужак, с рабочего посёлка в городской школе. Тогда классы были переполнены, меня посадили на последнюю, кажется в классе было сорок девять человек, не меньше, потом почти до четвёртого всегда было сорок три или сорок два. Вот такая компания, с несколькими второгодниками, и даже с одним третьегодником. Очень неровная, были друзья, были недруги, но жизнь кипучая и насыщенная.
«Ветер был настолько надоедливым и бесцеремонным, что маленький Крындля из рода Усмехающихся ротанов поёжился на пороге своего дома и в задумчивости сел на крыльцо. Он облокотился о старые перила, с грустью посмотрел на одинокий кленовый листок упавший в лужу. Ветер загнал красновато-жёлтого собрата по жизни к землистому краю и нещадно бил мелкими волнами. Сегодня последний день лета и, может быть, самой счастливой поры его жизни. Завтра придётся идти в школярий. Непонятное место с большим скоплением всякой нечисти и напастей. «И съедят меня коварные учителя, а остатками закусят старшеклассники», − думал маленький ротан.»
«Крысятина»
«Крысятина»
Почему-то меня всегда куда-то тянуло, в путешествия,
в любые. И также была дикая жажда книг, но меня не пускали в библиотеку («поселковым книг не даём!»), единственная отрада − школьная библиотека.
в любые. И также была дикая жажда книг, но меня не пускали в библиотеку («поселковым книг не даём!»), единственная отрада − школьная библиотека.
Родителями было привито уважительное отношение к книге и хлебу, до сих пор не могу видеть брошенный на дороге кусок хлеба или выброшенную книгу. Правда пару книг я сам выбросил, но там была такая грязь, что не стоит о них. Помню на помойке нашёл книгу, растрёпанную, без обложек, начал читать и пропал. Я её проглотил, потом перечитал пару раз, и был настолько поражён, что мне несколько лет снился один и тот же сон, долгая пустынная дорога в сторону горизонта, изрезанного цепью гор. Потом я нашёл её в школьной библиотеке, это была «Плутония» Владимира Афанасьевича Обручева. А к тому времени я уже пытался собирать травки, насекомышей (чудесное слово В.В.Бианки), а тут такие описания и геологов, и биологов. Наверное тогда я решил стать кем-то из них, хотя всегда мучился в выборе. А тут меня угораздило попасть в агитбригаду, потом пытались определить в народный театр, но меня понесло в мотоспорт, по пути влип в фотографию. Правда после нескольких гонок я понял, что это не моё, хотя «железо» до сих пор люблю, а за руль мотоцикла сел в девять лет, самостоятельно стал ездить в одиннадцать. С фотоаппаратом не расстаюсь до сих пор. Так что впечатлений от детства у меня целый мешок. И детство перетекло в юность, а вот уж тут началась такая круговерть. Я попал в геофизическую экспедицию, так как не поступил сразу в университет.
«Руководитель отряда, техник топограф, парнишка лет восемнадцати, смотрел на красноватый спил кедровых брёвен и под захлёбывающий надрыв бензопилы пытался представить себе как стоял кедрач, где валили деревья, рубили ветки и сучки, тесали, на лошадях вытаскивали брёвна, складывали рядом с очищенным участком и строили новые дома. А потом радовались хозяева, выпуская кошку на свежеструганный пол, праздновали новоселье, вдыхая густой воздух, наполненный древесной свежестью, как по этому полу делали первые шаги их дети, как они возились с незамысловатыми игрушками долгими зимними вечерами...»
«Мария»
«Мария»
— Как протекал ваш путь в биологии?
В начале 90-х даже грант выиграл «Естествознания для детей», но годы были лихими, голодными, надо было зарабатывать.
Уже в пятом классе хорошо знал растения, а потом переключился на насекомых. Даже собрал коллекцию бабочек, которую с большим удовольствием съела моя кошка, я как-то на столе оставил коробки открытыми (тоже яркое впечатление). Кстати, я очень любил рассказывать всем обо всём, что знал. Потом, после пары десятков лет, я встретил своего друга по посёлку, татарина Мишу, чудеснейшего человека, добрейшего, с удивительно чуткой душой, и он мне сказал: «...единственное, что было ценным в моём детстве, это твои экскурсии, до сих пор вспоминаю». Это многого стоит. А склонность к популяризаторству осталась, мечтаю вырваться из суеты и засесть за какую-нибудь книжку. В начале 90-х даже грант выиграл «Естествознания для детей», но годы были лихими, голодными, надо было зарабатывать. Сейчас не так жёстко, но
загруженность зашкаливает, а меня ещё несёт писать книжки, в основном детские (или похожие на них).
загруженность зашкаливает, а меня ещё несёт писать книжки, в основном детские (или похожие на них).
«Стремительно, по мокрому асфальту, озираясь на прозябший скрипучий трамвай и весело выкрикивая прохожим добрые пожелания, бежал человек плетущий небылицы. Вот он остановился и пристально посмотрел на рождающуюся сосульку. А она, шаловливая, приветственно поблёскивает ему солнцем, отражая в своих отвисших каплях улицу и его самого, в такой несуразной шапке, похожей на воронье гнездо. Кошка подошла к нему и потёрлась о штанину, он приседает рядом, погладил её, придумал ей имя и новую историю жизни, в которой у неё всегда будет чашка молока и весёлая бумажная мышь на верёвочке. А вот сидит усталый горожанин, вокруг него сплелись в густую сеть заботы, наполняя воздух запахом плесени, одиночества и пустоты покинутого дома, но наш знакомый срывает свою шапку и весело подкидывает её под самое солнце. Шапка падает горожанину в руки и он, усталый, с потухшим взглядом, видит, что её края обуглились от весенних лучей. «Надо же», − говорит человек из города и вдруг его настроение словно борзая вскакивает и разгоняет эти плешивые, трухлявые заботы...
Вот так он бродит среди нас, улыбается, покупает мороженое, а в это время к нему приходят замысловатые истории, с ним разговаривают его герои. А что творится во сне? Тут уж целые вереницы небылиц топчутся на пороге снов, беспардонно толкаются, тихо переругиваются и как только им разрешат войти,
влетают, попадая под его тонкие пальцы, сплетающие из небылиц сказочные реальности.»
«Плетущий небылицы»
Вот так он бродит среди нас, улыбается, покупает мороженое, а в это время к нему приходят замысловатые истории, с ним разговаривают его герои. А что творится во сне? Тут уж целые вереницы небылиц топчутся на пороге снов, беспардонно толкаются, тихо переругиваются и как только им разрешат войти,
влетают, попадая под его тонкие пальцы, сплетающие из небылиц сказочные реальности.»
«Плетущий небылицы»
— Какова ваша специализация? Возникало ли у вас желание сменить профессию
или вы всегда чувствовали, что это ваше?
или вы всегда чувствовали, что это ваше?
Я сидел и тихо млел от этого: меня, второкурсника, полуголодного, в старых валенках и лёгком пальтишке, в котором я постоянно мёрз (сибирские морозы давали о себе знать), обошли итальянские учёные.
После поступления в Томский университет, меня захлестнуло волной событий так, что можно было захлебнуться. Слишком многим стал заниматься, но главное я тогда познакомился с выдающимся человеком академиком Николаем Владимировичем Васильевым. Настоящим учёным, эрудитом, энциклопедистом, человеком увлекающимся и воспитавшим немалое число учеников. Он меня убедил заняться иммунитетом насекомых, чем я и занимаюсь по сию пору, правда значительно расширив круг своих научных интересов. Помню Николай Владимирович отчитывал меня за нерадивость, мол смотри итальянцы нас уже обходят, а ты не можешь поставить такой простой эксперимент, ведь он намного лучше, и придуман тобой. Я чувствовал себя гордо, наверное как та Моська, но всё же. Потом были у меня учителя, наставники, часть реальных (Анна Гавриловна Лужкова, Тамара Федотовна Панкова, Василий Матвеевич Шарапов), другие заочные, по книгам.
— Что было самым сложным в учёбе, а что самым простым? Случались ли
интересные события?
интересные события?
Особых трудностей я не испытывал, сдавал все предметы практически во время, а если хорошо готовился, то и на хорошие отметки, но много бездельничал или
занимался другими делами. Хотя нет, были трудности с социалистической политэкономией, там была куча моментов, которые не поддавались никакой
логике, поэтому я перечитывал несколько раз учебники, но при ответе всегда
срывался на политэкономию капитализма, за что был бит нещадно. В конце концов, когда я воскликнул, что, мол, понимаю всё, но, как собака, сказать не могу, мне поставили славный «трояк» и отпустили с миром. Событий в университетской жизни было очень много. Во-первых, когда я поступил в университет, то сразу попал в чудную среду, насыщенную до предела интересом к науке, к путешествиям (экспедициям). Появилось много друзей.
занимался другими делами. Хотя нет, были трудности с социалистической политэкономией, там была куча моментов, которые не поддавались никакой
логике, поэтому я перечитывал несколько раз учебники, но при ответе всегда
срывался на политэкономию капитализма, за что был бит нещадно. В конце концов, когда я воскликнул, что, мол, понимаю всё, но, как собака, сказать не могу, мне поставили славный «трояк» и отпустили с миром. Событий в университетской жизни было очень много. Во-первых, когда я поступил в университет, то сразу попал в чудную среду, насыщенную до предела интересом к науке, к путешествиям (экспедициям). Появилось много друзей.
«В далёкие благостные восьмидесятые они познакомились с ним на абитуре, перед поступлением. Тогда Тарабаркин горевал в комнате общежития, то есть сидел на жуткой панцирной сетке кровати, подвывал и со страхом смотрел на соседнюю, на которую были свалены матрас с постельным бельём, а сверху нервно ползала голодная орава клопов. Эти паразиты чувствовали горячую кровь человека, но не могли до него добраться, Санька обмазал ножки кровати кремом с амурным названием «Бархатные ручки», поэтому наземный путь к наступлению у них был отрезан, но ночью эти бесстрашные животные выползали на потолок, выбирали место точно над Тарабаркиным и падали, поэтому он вынужден был скинуть постель на пустующую кровать, так как ловить этих вампиров в складках ткани было безнадёжное дело, но и спать на голой сетке невыносимо, да ещё надо было отбиваться от свалившихся с потолка.
К утру он обезумел от страха, усталости, голода и отчаяния. Он понимал, что учиться и жить в таких условиях могут только безумцы, а встреча с помешанными его не вдохновляла. И вот когда Тарабаркин уже готов был кинуться из окна общежития на тротуар, дверь широко распахнулась и на пороге появился бородатый малый, в драной энцефалитке, загорелый с лёгким похмельем в левом глазу. Он подпирал головой дверной косяк, водил носом как гончая, и на вытянутом лице отражалось нечто такое, что заинтересовало Саньку. Вошедший коротко спросил, показывая на кровать с клопами: − Свободна? − получив утвердительный ответ в виде кивка головы, он бросил посреди комнаты свой широкий рюкзак, сел на неё, с вздохом облегчения вытащил початую бутылку водки, зубами выдернул пробку, сделанную из газеты, глотнул, поморщился и протянул Саньке.
К тому времени Тарабаркин ещё не пробовал водки, так, с пацанами баловался в подъездах вермутом, да портвешком, но водку избегал. Тётка постоянно ей стращала, а он хоть и
ерепенился словно пойманный ёрш, так её и не попробовал. А тут понял, что отказываться не стоит, да и безумная ночь с падающими клопами его окончательно ввела в состояние прострации. Он взял, отхлебнул, закашлялся, застучал себя по груди, а незнакомец спокойно перехватил бутылку, заметив, что мол не торопись, глотнул ещё раз, после чего рухнул на кровать. Радостные клопы кинулись на свежее тело с праздничным повизгиванием, как показалось Тарабаркину. Но он сам, неожиданно изрядно захмелевший от первого глотка,
также упал на голую сетку кровати и провалился в глубокий сон, наполненный жуткой цепью кошмаров. Проснулись они почти одновременно ближе к вечеру.
Тарабаркин был весь в полоску от кроватной сетки, а неизвестный опух от укусов клопов, под ним вся простынь была в кровавых отметинах, когда вертелся задавил часть, но добрая половина сыто брела по своим щелям.
− Ты глянь, какая у них разнообразная популяция, − показывая на ползущих насекомых, сказал парень, − есть толстые округлые, а есть вытянутые, как прогонистые английские поросята, яркий пример проявления высокого полиморфизма, что есть залог жизнеспособности.
− Во как! − удивился Тарабаркин, с трудом разлепляя веки.
− Костя, − парень протянул ему руку, потом глядя ему в глаза, добавил, − Шансин, геодезист, топограф, надеюсь в будущем биолог.
− В смысле? − не понял Санька.
− Закончил топографическое училище, поработал с геологами, теперь хочу поступить на биологический, − почесался Костя.
− А я, Александр Тарабаркин, − представился Санька, − только вот не знаю, стоит ли мне поступать после сегодняшней ночи?
− Сомнения, признак разумности, − важно вздохнул Шансин, − пошли куда-нибудь поедим, я мало того, что не спал двое суток, так ещё и ел в сухомятку, кусочничал, водки вот купил, думал расслаблюсь, кстати, маленько помогло.
С тех пор они стали неразлучными друзьями, хотя Тарабаркин в самом деле проучился лишь семестр, потом бросил, поступил в пединститут на исторический, также не понравилось, попытался учиться на филологическом в университете, но и там не больше одного семестра. За это время успел сходить в армию, в славный стройбат, где получил звание старшего сержанта и лопатой по голове, после чего иногда при сильном волнении резко затихал и сводил глаза к переносице. С этими достижениями он ввалился в исторический период страны под ломающимся названием «перестройка». Костя же закончил университет, поступил в исследовательский институт, где и прозябал до сего времени, гордо нося звание младшего научного сотрудника.»
«Жизнь на ветру»
К утру он обезумел от страха, усталости, голода и отчаяния. Он понимал, что учиться и жить в таких условиях могут только безумцы, а встреча с помешанными его не вдохновляла. И вот когда Тарабаркин уже готов был кинуться из окна общежития на тротуар, дверь широко распахнулась и на пороге появился бородатый малый, в драной энцефалитке, загорелый с лёгким похмельем в левом глазу. Он подпирал головой дверной косяк, водил носом как гончая, и на вытянутом лице отражалось нечто такое, что заинтересовало Саньку. Вошедший коротко спросил, показывая на кровать с клопами: − Свободна? − получив утвердительный ответ в виде кивка головы, он бросил посреди комнаты свой широкий рюкзак, сел на неё, с вздохом облегчения вытащил початую бутылку водки, зубами выдернул пробку, сделанную из газеты, глотнул, поморщился и протянул Саньке.
К тому времени Тарабаркин ещё не пробовал водки, так, с пацанами баловался в подъездах вермутом, да портвешком, но водку избегал. Тётка постоянно ей стращала, а он хоть и
ерепенился словно пойманный ёрш, так её и не попробовал. А тут понял, что отказываться не стоит, да и безумная ночь с падающими клопами его окончательно ввела в состояние прострации. Он взял, отхлебнул, закашлялся, застучал себя по груди, а незнакомец спокойно перехватил бутылку, заметив, что мол не торопись, глотнул ещё раз, после чего рухнул на кровать. Радостные клопы кинулись на свежее тело с праздничным повизгиванием, как показалось Тарабаркину. Но он сам, неожиданно изрядно захмелевший от первого глотка,
также упал на голую сетку кровати и провалился в глубокий сон, наполненный жуткой цепью кошмаров. Проснулись они почти одновременно ближе к вечеру.
Тарабаркин был весь в полоску от кроватной сетки, а неизвестный опух от укусов клопов, под ним вся простынь была в кровавых отметинах, когда вертелся задавил часть, но добрая половина сыто брела по своим щелям.
− Ты глянь, какая у них разнообразная популяция, − показывая на ползущих насекомых, сказал парень, − есть толстые округлые, а есть вытянутые, как прогонистые английские поросята, яркий пример проявления высокого полиморфизма, что есть залог жизнеспособности.
− Во как! − удивился Тарабаркин, с трудом разлепляя веки.
− Костя, − парень протянул ему руку, потом глядя ему в глаза, добавил, − Шансин, геодезист, топограф, надеюсь в будущем биолог.
− В смысле? − не понял Санька.
− Закончил топографическое училище, поработал с геологами, теперь хочу поступить на биологический, − почесался Костя.
− А я, Александр Тарабаркин, − представился Санька, − только вот не знаю, стоит ли мне поступать после сегодняшней ночи?
− Сомнения, признак разумности, − важно вздохнул Шансин, − пошли куда-нибудь поедим, я мало того, что не спал двое суток, так ещё и ел в сухомятку, кусочничал, водки вот купил, думал расслаблюсь, кстати, маленько помогло.
С тех пор они стали неразлучными друзьями, хотя Тарабаркин в самом деле проучился лишь семестр, потом бросил, поступил в пединститут на исторический, также не понравилось, попытался учиться на филологическом в университете, но и там не больше одного семестра. За это время успел сходить в армию, в славный стройбат, где получил звание старшего сержанта и лопатой по голове, после чего иногда при сильном волнении резко затихал и сводил глаза к переносице. С этими достижениями он ввалился в исторический период страны под ломающимся названием «перестройка». Костя же закончил университет, поступил в исследовательский институт, где и прозябал до сего времени, гордо нося звание младшего научного сотрудника.»
«Жизнь на ветру»
В университете было здорово! И конечно, меня опять понесло в разные стороны,
всегда пытался заниматься научной работой, заодно то ставил спектакли, то уезжал куда-нибудь, попадал в переплёты. Один из них чуть не закончился исключением, вернее нас (восемь человек) исключили на уровне деканата, но потом только двоих. Всё было элементарно, мы по осени решили сплавиться по реке Усе, да не рассчитали время, немного задержались, чуть заплутали. В это время остальные студенты убирали социалистическую картошку. Естественно нас не погладили по головке, но и не выгнали всех. Среди изгнанных Андрей Пяк потом стал доктором наук, профессором. А тогда о нас писали газеты. В университетской «За советскую науку» я был нештатным фотографом, меня, естественно, сразу выгнали, после статьи о негодных студентах, потом опубликовали материалец в областной газете «Красное знамя», точно не помню название статьи, кажется «Таким студентам не место в советских университетах». Благодаря нашим преподавателям, которым я благодарен по гроб жизни за их терпение, мудрость, я смог закончить университет. И они же меня определили в академический институт (Биологический институт СО РАН), тут очень сильно помогла наш куратор, славная Светлана Арнольдовна Кривец.
всегда пытался заниматься научной работой, заодно то ставил спектакли, то уезжал куда-нибудь, попадал в переплёты. Один из них чуть не закончился исключением, вернее нас (восемь человек) исключили на уровне деканата, но потом только двоих. Всё было элементарно, мы по осени решили сплавиться по реке Усе, да не рассчитали время, немного задержались, чуть заплутали. В это время остальные студенты убирали социалистическую картошку. Естественно нас не погладили по головке, но и не выгнали всех. Среди изгнанных Андрей Пяк потом стал доктором наук, профессором. А тогда о нас писали газеты. В университетской «За советскую науку» я был нештатным фотографом, меня, естественно, сразу выгнали, после статьи о негодных студентах, потом опубликовали материалец в областной газете «Красное знамя», точно не помню название статьи, кажется «Таким студентам не место в советских университетах». Благодаря нашим преподавателям, которым я благодарен по гроб жизни за их терпение, мудрость, я смог закончить университет. И они же меня определили в академический институт (Биологический институт СО РАН), тут очень сильно помогла наш куратор, славная Светлана Арнольдовна Кривец.
— Часто ли вы путешествуете? В чём разница между путешествием для души и
для науки?
для науки?
Сказать «я часто путешествую» - это ничего не сказать. Я был почти на всех континентах, кроме
Африки (но до неё ещё доберусь).
Африки (но до неё ещё доберусь).
Были годы когда я «накручивал» сотнями тысяч километров на самолёте, десятками тысяч на авто плюс сотнями пешком. Конечно сейчас много всяких официальных поездок, конференций, съездов и прочая, стараюсь их сокращать, часто они не стоят потраченного времени. Отличие путешествий для души и для науки вот в чём: если это научная экспедиция, то надо много работать, а для души могу просто болтаться с фотоаппаратом. Например, когда работали в Австралии в отряде волонтёров по кольцеванию птиц, там строго по расписанию, и ты хоть и вольный, но коли залез в этот кузовок, работай, а свободное время потом. В этом и разница, но если освобождается время, то тут всё стирается. Тогда можно окунаться в окружающую обстановку, растворяться в ней.
«Когда философ поселился в Тесном саду, то он, то есть сад, был очень угрюмым и пустынным, там даже не водились мыши, но стоило Макарию войти под сень забытых фруктовых деревьев, как запела первая птичка-невеличка, пушистая пеночка, а потом там поселился целый курятник птиц. Хотя можно ли его называть курятником, как любил это делать философ, ведь там жило такое
разнообразие пернатых, что вообразить было трудно. Тут можно было встретить и птицу-лиру с красногрудым туканом, и попугаев радужной окраски, и зимородка, крапивника, дрозда, ворон различных мастей (от голубых до белых, не говоря уже о серых и чёрных), как и сорок (хотя мало кто знает, что столько их существует в мире), стремительных колибри, страусов эму, падающих на заднее место, когда устраивались попить воды, задумчивых пингвинов, любопытных малюров... в общем приличный птичник, почему-то называемый курятником. А про быстрых колибри, пролетающих над головой словно свистящие пули, философ говорил: − Они мне напоминают мысли, также пролетают и не знаешь, чем они могут обернуться, то ли нектарным колибри, то ли камешком, шишкой или безумной, но хрустально-чистой фразой.»
«Хапливки»
разнообразие пернатых, что вообразить было трудно. Тут можно было встретить и птицу-лиру с красногрудым туканом, и попугаев радужной окраски, и зимородка, крапивника, дрозда, ворон различных мастей (от голубых до белых, не говоря уже о серых и чёрных), как и сорок (хотя мало кто знает, что столько их существует в мире), стремительных колибри, страусов эму, падающих на заднее место, когда устраивались попить воды, задумчивых пингвинов, любопытных малюров... в общем приличный птичник, почему-то называемый курятником. А про быстрых колибри, пролетающих над головой словно свистящие пули, философ говорил: − Они мне напоминают мысли, также пролетают и не знаешь, чем они могут обернуться, то ли нектарным колибри, то ли камешком, шишкой или безумной, но хрустально-чистой фразой.»
«Хапливки»
— Расскажите о ваших самых интересных поездках, тех, что потрясли сильнее
других. Ездили ли вы на Суматру ловить бабочек?
других. Ездили ли вы на Суматру ловить бабочек?
Скажу сразу, на Суматру я не ездил, но вот в Аргентине, Бразилии, Перу был, а там бабочек не меньше. Особенно мне понравилось в «Амазонии» на реке Мадре Де Диос, впадающей в реку Мадейру притока Амазонки. Очень хочется вернуться и пожить там малость. Хотя это не исключение, мне нравятся практически все страны, где я был, от Австралии до Таджикистана и Казахстана, где я, кстати, родился.
С левого борта самолёта видна большая кофейная река. Извивается жадной змеёй, миандрирует резкими изгибами, скидывая уже ненужные куски тела старого русла, в виде кривых озёр стариц. Это верховье Амазонки. Про неё можно сказать, что она утопает, хотя несуразно говорить про реку, про воду, что она утопает. Амазонка захлёбывается среди нескончаемого моря зелени, пытается вырваться на свободу, но лишь вязнет в топких берегах. И хотя мы на высоте почти в одиннадцать тысяч метров, а забортом крепкий мороз, как отражение дыхания космоса, я почувствовал плотный спрессованный воздух джунглей, сырой, наполненный тихими всплесками неторопливого весла и резких криков птиц, постанывания обезьян с их древесной деловитостью...
Мадрид − Лима, 2014 г.
Мадрид − Лима, 2014 г.
Несколько раз был в Монголии.
...воздух чист и кристально прозрачен, ...облака невозможных форм, непредсказуемые оттенки закатов и восходов, шальная палитра утра и вечера − предвестников дня и ночи, словно заливает чистую скатерть, без единой помарки, без дымки и смога, без упрёка и лжи, без раздумий и укора... без чего и ничего... от этого переходишь в иное душевное состояние, которое невозможно описать, просто безумство вечного полёта, паришь в себе, над собой и над всем, и в тоже время стоишь, идёшь и боишься захлебнуться красками, чистыми, до безупречного сумасшествия.
Люблю бывать в Иерусалиме, это город полный неожиданностей и отдохновения, когда мне бывало слишком плохо, я улетал к нему.
«Иерусалим встретил нас пряными запахами, весенними красками, свежими и пока не столь броскими, но очень радующими даже не глаза, а нечто тонкое, лежащее в области душевных сфер. Пошли в Старый Город, и он тут же нас ошеломил... рядом с Яффскими воротами играла флейта, да так хорошо, так забирала, с таким тонким очарованием проходила сквозь вечные камни и шум лежащей в стороне дороги.»
«Иерусалимские заметки»
«Иерусалимские заметки»
Впечатления отражаются в рассказах, особенно мне нравятся «коротыши».
«Вышли мы на небольшое плато у основания остроконечной цепи гор. Здесь
раскинулось верховое болото, пышное, кучерявое, с ровным ковром морошки среди чахлых берёзок. С одной стороны болота высилась отвесная стена, переходящая в зубастые вершины, с двух других загородилась густым приземистым кедровником. А наша тропа выскочила со склона, поэтому с этой стороны открывался удивительный вид на долину и цепь останцев под магическим именем Иглы Тайжесу.
Морошка оказалась на редкость крупной, перезрелой и под щедрым летним солнцем Сибири, ягода занежилась и слегка забродила. Пряный вкус сильно отдавал лёгкой медовушкой, да и после хорошей порции настроение просветлилось, а уж через полчаса мир казался настолько прекрасным, что и представить трудно. Мы с моим другом Пашей уже не могли перебираться от куста к кусту, а лишь растянувшись лениво переползали, как два насытившихся змея. Неожиданно Паша с сонной ленцой проговорил:
− Смотри, мы тут не одни, на край поляны вышел кто-то, на мужика похож.
− Откуда, место не проходное, мало кто его знает, − я приподнялся, всмотрелся.
Мужик был головастым. В шапке что ли? Ан нет, после поворота головы в лучах
проходящего солнца высветились два характерных шерстистых лопуха. − Да
медведь это.
− Надо же, и его потянуло на сладенькое.
− И на хмельное.
Медведь, видимо, также как и мы уже основательно набил брюхо забродившей
ягодой, уселся в куст и водил лапой по верхушкам кустарника, раскачиваясь.
− Смотри, точно набрался, кажется, будто песню затянул.
− Как бы он по пьяному делу к нам не пристал, разговор то будет не слишком
приятный.
− Тогда вставай, покричим ему. Он ведь нас так и не увидел, ветер то в нашу
сторону.
Мы поднялись, стали кричать. Медведь развернулся, приподнялся на задних лапах, вскинул голову, поводил ею из стороны в сторону, лениво опустился и, ворча, поплёлся в сторону кедровника.
− Мне кажется, кроет он нас последними словами, мол песню испортили, поганцы,
− засмеялся Павел.
− Хорошо хоть не накостылял, − заметил я.»
«Прерванная песня»
раскинулось верховое болото, пышное, кучерявое, с ровным ковром морошки среди чахлых берёзок. С одной стороны болота высилась отвесная стена, переходящая в зубастые вершины, с двух других загородилась густым приземистым кедровником. А наша тропа выскочила со склона, поэтому с этой стороны открывался удивительный вид на долину и цепь останцев под магическим именем Иглы Тайжесу.
Морошка оказалась на редкость крупной, перезрелой и под щедрым летним солнцем Сибири, ягода занежилась и слегка забродила. Пряный вкус сильно отдавал лёгкой медовушкой, да и после хорошей порции настроение просветлилось, а уж через полчаса мир казался настолько прекрасным, что и представить трудно. Мы с моим другом Пашей уже не могли перебираться от куста к кусту, а лишь растянувшись лениво переползали, как два насытившихся змея. Неожиданно Паша с сонной ленцой проговорил:
− Смотри, мы тут не одни, на край поляны вышел кто-то, на мужика похож.
− Откуда, место не проходное, мало кто его знает, − я приподнялся, всмотрелся.
Мужик был головастым. В шапке что ли? Ан нет, после поворота головы в лучах
проходящего солнца высветились два характерных шерстистых лопуха. − Да
медведь это.
− Надо же, и его потянуло на сладенькое.
− И на хмельное.
Медведь, видимо, также как и мы уже основательно набил брюхо забродившей
ягодой, уселся в куст и водил лапой по верхушкам кустарника, раскачиваясь.
− Смотри, точно набрался, кажется, будто песню затянул.
− Как бы он по пьяному делу к нам не пристал, разговор то будет не слишком
приятный.
− Тогда вставай, покричим ему. Он ведь нас так и не увидел, ветер то в нашу
сторону.
Мы поднялись, стали кричать. Медведь развернулся, приподнялся на задних лапах, вскинул голову, поводил ею из стороны в сторону, лениво опустился и, ворча, поплёлся в сторону кедровника.
− Мне кажется, кроет он нас последними словами, мол песню испортили, поганцы,
− засмеялся Павел.
− Хорошо хоть не накостылял, − заметил я.»
«Прерванная песня»
— Что сейчас происходит в российской и мировой биологической практике? Как развивается эта область знаний?
Вполне закономерно, что интенсивно развиваются биомедицинские направления, от генетики человека и животных до вопросов геронтологии (всем хочется жить дольше).
Сложно коротко ответить на эти вопросы в силу широты и, я бы даже сказал, «громадности» поля. Биология очень сильно изменилась, особенно в последние десятилетия. В первую очередь это связано с развитием генетики, молекулярной биологии, нейробиологии, биохимии: можно сказать, что произошёл своеобразный взрыв в этих областях науки, что привело к возникновению большого количества смежных направлений с физикой, химией, геологией и т.д. Естественно, смежные направления формировались всегда, с ранних этапов развития биологической науки, но наиболее активно эти процессы стали происходить в ХХ веке, а уж в настоящем трудно себе представить возможность решения новых задач без привлечения других наук. Значительные успехи в конструировании новых генов и возможности их переноса в другие организмы, также открывает невероятное поле деятельности, хотя тут необходима осторожность, как бы не выпустить «джина из бутылки». Думаю, что мы подходим к новому порогу «переосмысления» экологии (сразу скажу, что эту область науки я принимаю только в классических границах, отвергая и «экологию души», и «экологию бизнеса» и т.д. и т.п.). Экологическое направление «втягивает» в себя большое количество наук, отсюда новые взгляды на обычные явления, начиная от паразитологии, заканчивая общим круговоротом веществ вплоть до климатологии. Кстати, общепринятое негативное отношение к паразитам сильно сужало возможность осознания роли этих животинок в природе. В настоящее время начался процесс так сказать «экологизации» этого направления, выявления роли паразитов в экосистемах, в формировании поведения животных, мало того, их начинают рассматривать как источник новых биоактивных веществ, а это уже область и фармакологии, и гематологии, и онкологии и т.д. Для того, чтобы определить хоть в общих чертах основные направления в биологии необходима отдельная беседа (лекция), единственное могу сказать, что биология невероятно бурно развивается, и если посмотреть на список публикаций в таких журналах как Nature, Science, то есть журналах, отражающих общемировые направления в науке, то вы удивитесь, − более семидесяти процентов это работы, связанные с биологией.
— Правда ли, что вы начали фотографировать в детстве? Какие кадры привлекали ваше внимание?
Да, в четвёртом классе мне купили фотоаппарат «Смена 8М». Славная камера,
простая, надёжная. Заодно приобрели необходимое оборудование для
фотолаборатории, так я погрузился в таинственный мир светописи. Навсегда
осталось у меня ощущение приобщения к магическому, когда входишь в
фотолабораторию. Жаль, но сейчас работаю только в «цифре», и завидую тем, кто имеет возможность работать с аналоговой фотографией. А по кадрам, когда был мелким, то снимал всё окружающее меня, не думая ни о чём. Славное время, лёгкое, свободное, не замутнённое.
простая, надёжная. Заодно приобрели необходимое оборудование для
фотолаборатории, так я погрузился в таинственный мир светописи. Навсегда
осталось у меня ощущение приобщения к магическому, когда входишь в
фотолабораторию. Жаль, но сейчас работаю только в «цифре», и завидую тем, кто имеет возможность работать с аналоговой фотографией. А по кадрам, когда был мелким, то снимал всё окружающее меня, не думая ни о чём. Славное время, лёгкое, свободное, не замутнённое.
— Что вы стараетесь передать вашими снимками? О чём они?
Люблю снимать пейзажи, людей (сюжетная и репортёрская съёмка), зверей, особенно макросъёмку. Очень привлекают детали, они могут больше передать о самом объекте, чем он сам. Пытаюсь уловить скрытые линии, динамику, движение. Никогда не думаю о том, что я хочу передать снимками, я не профессионал (у нас почему-то всегда с этим словом связано качество работ, хотя это лишь коммерческая сторона, любитель может нередко снять лучше профессионала), поэтому у меня нет заданий, требований. Раньше, по молодости, когда приходилось фотографировать за плату (газета, всякие юбилеи, свадьбы и прочее), тогда нужно было думать о том, что я должен передать, сейчас меня интересует лишь эмоциональная сторона и не более. В некоторых случаях техническая, когда занимаюсь макросъёмкой.
— Чем отличается фотография как искусство от фотографии, которая фиксирует природу?
А чем отличается амбарная книга (где всё учтено, прописано, подсчитано) от
литературного произведения? Ответ в общем понятен, а рассуждать можно долго и много.
литературного произведения? Ответ в общем понятен, а рассуждать можно долго и много.
— Что вам ближе: цвет или ЧБ, почему?
Смотря, что фотографируешь. Если зверей, насекомых, растения, то без цвета
трудно обойтись. Ряд пейзажей тоже требуют цвет, иногда без него они блёкнут,
теряют свой аромат. Но ЧБ я очень люблю, считаю, что могу реализоваться только там. ЧБ невероятно выразительна, хоть и трудна, ты не разбавляешь карточку, акцентируешь внимание на необходимом, что хочешь показать. Особенно усиливает ЧБ эмоции человека, настроение, атмосферу общения, некий трагизм или радость, динамику линий природы, архитектуры. Особенно привлекает ЧБ, сделанная в технике «графики», тогда на карточке остаются только линии, без светов и теней, лишь чёрное и белое, тут особую роль приобретают мелкие детали, как в рисунке, сделанном карандашом или тушью.
трудно обойтись. Ряд пейзажей тоже требуют цвет, иногда без него они блёкнут,
теряют свой аромат. Но ЧБ я очень люблю, считаю, что могу реализоваться только там. ЧБ невероятно выразительна, хоть и трудна, ты не разбавляешь карточку, акцентируешь внимание на необходимом, что хочешь показать. Особенно усиливает ЧБ эмоции человека, настроение, атмосферу общения, некий трагизм или радость, динамику линий природы, архитектуры. Особенно привлекает ЧБ, сделанная в технике «графики», тогда на карточке остаются только линии, без светов и теней, лишь чёрное и белое, тут особую роль приобретают мелкие детали, как в рисунке, сделанном карандашом или тушью.
— Что выводит вас из равновесия, а что, наоборот, помогает сосредоточиться и
расслабиться? Как вы отдыхаете?
расслабиться? Как вы отдыхаете?
Из равновесия меня может вывести очень многое. я слишком эмоциональный
человек и, к сожалению, по разным мелочам меня буквально разносит на части.
Вспыльчив, но быстро отхожу, мелочи забываются, а вот самое тяжёлое, что не могу долго забыть, это предательство, думаю, как любой другой человек. Раздражает любая демагогия, особенно наших правительственных чиновников, с коими мне по долгу работы приходиться общаться. После таких «бесед» чувствуешь себя выжатым.
Отдых люблю активный, не могу долго сидеть на месте, надо двигаться. Поэтому самый лучший отдых − путешествия и физическая работа (с топором, молотком, гаечным ключом). Хотя обожаю погрузиться в добрую книгу, особенно, когда она увлекает и читаешь запоем.
человек и, к сожалению, по разным мелочам меня буквально разносит на части.
Вспыльчив, но быстро отхожу, мелочи забываются, а вот самое тяжёлое, что не могу долго забыть, это предательство, думаю, как любой другой человек. Раздражает любая демагогия, особенно наших правительственных чиновников, с коими мне по долгу работы приходиться общаться. После таких «бесед» чувствуешь себя выжатым.
Отдых люблю активный, не могу долго сидеть на месте, надо двигаться. Поэтому самый лучший отдых − путешествия и физическая работа (с топором, молотком, гаечным ключом). Хотя обожаю погрузиться в добрую книгу, особенно, когда она увлекает и читаешь запоем.
— Что вас расстраивает в России и в современном мире? Что бы вы изменили, если бы могли?
Я считаю, что каждый должен делать то, что он может делать хорошо, добротно, и при этом не быть последней «скотиной». Если начнём хотя бы с себя, то мир может сильно измениться, но это опять-таки классика.
Что в России расстраивает, так это классические − «дураки и дороги». К сожалению, в нашей стране всегда зашкаливает количество невежественных людей в различных правительственных учреждениях, отсюда и глупость в решениях, и демагогия, воровство, хамство и т.д. И во все времена невежество в нашей стране рядилось в различные одежды, в нынешнем самое модное это «эффективные менеджеры». Я ничего не имею против настоящих профессионалов, знающих и умеющих, но таковых не хватает. А эти комсомольские «струи» в «эффективных» процветают и плодятся.
Если брать мир, то тут всё по старому, с древнейших времён, − противоборство, захватничество, алчность и прочая мура. И, конечно, демагогия, высочайшее достижение социальных институтов, порождающая ложь чудовищных
размеров и оттенков. Поэтому не нужно питать никаких иллюзий ни по поводу
«запада» (слишком умытого кровью, особенно за последние сто лет, вспомнить
только Вьетнам, где было сброшено бомб больше, чем всеми участниками за всю вторую мировую войну), ни по поводу «востока», всегда скрывающего свои
намерения, ни по поводу нашей «элиты», в большинстве своём невежественной,
жадной, циничной.
А что менять, я не знаю, тут надо плясать от человеческой природы, слишком много в нас заложено порочного.
Если брать мир, то тут всё по старому, с древнейших времён, − противоборство, захватничество, алчность и прочая мура. И, конечно, демагогия, высочайшее достижение социальных институтов, порождающая ложь чудовищных
размеров и оттенков. Поэтому не нужно питать никаких иллюзий ни по поводу
«запада» (слишком умытого кровью, особенно за последние сто лет, вспомнить
только Вьетнам, где было сброшено бомб больше, чем всеми участниками за всю вторую мировую войну), ни по поводу «востока», всегда скрывающего свои
намерения, ни по поводу нашей «элиты», в большинстве своём невежественной,
жадной, циничной.
А что менять, я не знаю, тут надо плясать от человеческой природы, слишком много в нас заложено порочного.
— Чему вы научились у природы? Стоит ли прислушиваться к её советам?
Лучше всего попытаться раствориться в природе, а не махать палкой, делая селфи: за своей физиономией ничего не видно, ни собственного убожества, ни пропасти, куда легко упасть.
Мы всегда забываем, что мы есть часть природы, а противопоставление - пустое
занятие, приводящее к собственному ощущению превосходства, но гордыня никогда не была конструктивной. Советы природы надо уметь видеть, но чаще даже очевидное мы не воспринимаем или элементарно отвергаем. Лучше всего попытаться раствориться в ней, не махать палкой, делая селфи, за своей физиономией ничего не видно, ни собственного убожества, ни пропасти, куда легко упасть. Конечно, возвращаться к первобытному образу жизни не стоит, но гармонизировать образ жизни с природой - это как раз та насущная задача человечества, и не для того, чтобы «угодить» природе, ей всё равно, а для собственного выживания.
занятие, приводящее к собственному ощущению превосходства, но гордыня никогда не была конструктивной. Советы природы надо уметь видеть, но чаще даже очевидное мы не воспринимаем или элементарно отвергаем. Лучше всего попытаться раствориться в ней, не махать палкой, делая селфи, за своей физиономией ничего не видно, ни собственного убожества, ни пропасти, куда легко упасть. Конечно, возвращаться к первобытному образу жизни не стоит, но гармонизировать образ жизни с природой - это как раз та насущная задача человечества, и не для того, чтобы «угодить» природе, ей всё равно, а для собственного выживания.
Другие публикации, которые могут быть Вам интересны: