лето 2016
Интервью с профессором, создателем факультета «Предпринимательство
в культуре» Ириной Георгиевной Хангельдиевой
Беседу вела Ксения Пшеничная
Редактура — Катерина Вендилло
Доктор философских наук, профессор, декан и создатель уникального факультета «Предпринимательство в культуре», зав. кафедрой прикладной культурологии и социокультурного менеджмента, автор более 200 научных работ, учебников и учебных пособий по теории культуры, истории культуры, эстетике, теории искусства, а также  теплейший, харизматичный человек, непрерывно отдающий знания и стимулирующий молодое окружение на свершения, как оно и должно быть — Ирина Георгиевна Хангельдиева.

Из нашей беседы вы узнаете о том, как случай формирует судьбу, о том, зачем менеджерам искусство, почему цельные личности не ломаются, как взаимодействуют рынок и культура, в чём суть образования и куда мы движемся сегодня.
«Свобода — это не лингвистическая формула, это действие, поступки. Настоящий учитель — человек, способный на свободный поступок, на идею, которая требует поступка. Однако свобода — это не вседозволенность».
— Давайте начнём с корней. Насколько я помню, Вы самый молодой доктор наук.
Можно так сказать, в своём поколении. Когда я защищалась, мне ещё не было сорока, женщин-докторов в то время было очень мало. Считалось, что доктор наук в гуманитарной сфере — это явление, требующее длительного пути. Сейчас возникают ситуации, когда человек защитил кандидатскую и, допустим, года через два приходит в тот же совет и говорит, что он написал докторскую. Когда мы осваивали тропы науки, это было невозможно. В естественно-научной среде могли быть такие прорывы, кандидатами становились и в тридцать. В гуманитарной сфере такая пролонгация была также связана с идеологией, верностью курсу. Даже великий Лосев не мог позволить себе не сослаться на какой-то партийный съезд в своём знаменитом издании исследований по истории эстетики. Это уже имело функцию ритуала, но цитата была нужна, её надо было найти и связать с темой.

Ирина Георгиевна Хангельдиева
— Почему женщин в науке не так много, как мужчин?
Женщина — существо полифункциональное. Мужчина центростремительный, а женщина центробежная, у неё больше функций. А если у неё ещё появляется ребёнок, то женщина рассредотачивается, всё её время уходит на семью. Для меня вопрос «защищаться или нет» не стоял остро, я не ставила себе цель стать доктором наук. Может быть, в этом моя особенность. Конечно, у меня были амбиции, энергетика, некая харизма, это было даже раньше школы.
— Каким Вы были подростком?
«Чёрненькая девочка приехала, опять весело будет» — это я однажды услышала про себя.
Во дворе я была предводитель, в школе — староста, занимала разные высокие должности в студенческом совете, возглавляла кружки самодеятельности. Студенткой я была весёлой, открытой и динамичной. «Чёрненькая девочка приехала, опять весело будет» — это я однажды услышала про себя. Летом мы с друзьями ездили на одну из баз отдыха в поселок Лермонтово, там было фантастически весело: буйные студенческие капустники, вечера, на которые стекалось колоссальное количество народу и так далее. У нас была фишка — каждый год проводить конкурс красоты мужских ног. Это было невероятно смешно. Лиц претендентов не было видно, только ноги. Саша Писаренко, замечательный человек, альпинист, с невероятным чувством юмора, высокий и добрый, имел при этом субтильные ноги с большим волосяным покровом. Помню, он накрутил на свои ноги бигуди! Мы умирали со смеху.
— Расскажите про Вашу учёбу, про школу.
Школу я окончила с золотой медалью. Мои учителя математики, физики и химии были обескуражены, когда узнали, что я поступаю на музыкальный факультет. Но гуманитарные науки я тоже любила, моя классная руководительница, Лидия Ивановна Бесякова, была из Петербурга. Благодаря ей в нашем классе поселился Петербургский дух, элемент аристократизма, духовности. Южане более экспрессивны, северяне сдержанны, это не сразу бросается в глаза, но по мере общения возникает невероятная тяга. Мы с ней долгие годы общались, у нас были очень тёплые отношения.
Явление Лидии Ивановны было для меня чрезвычайно важно. Первый мой большой проект — организация музея истории героев нашей школы, идея его создания принадлежала Лидии Ивановне. Открытие музея было событием, он существовал в этой школе очень долго, не смотря на смену директоров.
— Как происходила ломка северного достоинства, когда оно пришло на импульсивную южную почву?
Я думаю, у неё не было ломки, цельные натуры адаптируются, не ломаясь. Её муж занимал высокую должность в администрации края, он и перевёз всё семейство в Краснодар. Он был фанат футбола. Тогда считалось, что для молодой женщины футбольный стадион — не лучший досуг, тем более фантастическим открытием для нас стал тот факт, что наша Лидия Ивановна ходит на футбол.
— Вы сами создавали себе досуг? Чем занимались в свободное время?
Да, это была самоуправляющаяся, но спонтанная система. Я была в комитете комсомола университета, мы с нашей заводной компанией проводили разные мероприятия. Благотворительный вечер в пользу детей-сирот, например. Помню, как моя мама пекла огромное количество блинов, а отец привёз две фляги мороженого. Мы любили ездить на природу летом, можно было подать заявку и поехать группой на автобусе.
— Как Вы попали в МГУ?
Я решила идти работать, поехать в музыкальное училище в Волгоград. Родители меня не отговаривали.
От несчастной любви. Я была влюблена в достаточно известного человека, чемпиона мира. Мы познакомились, когда наша университетская команда стала призёром чемпионата Европы. Казалось, что дело шло к свадьбе, но вдруг выяснилось, что до меня у него была другая девушка, и она ждала ребенка. Понимая, что её бросают, она пошла в партком. А на носу олимпийские игры, мечта всей его жизни. Он говорил так: «Я поеду на олимпиаду и уйду из спорта». В итоге он выбрал цель, а я осталась с разбитым сердцем. В этом же году был закончен университет, получен диплом с отличием и рекомендация в аспирантуру. Но этот разрыв был настолько болезненным, что у меня не было сил поступать. Я решила идти работать, было несколько вариантов: поехать в музыкальное училище в Волгоград или остаться дома. Я склонялась к отъезду. Родители меня не отговаривали. Хотелось всё изменить и начать с чистого листа. Но обстоятельства сложились иначе (заболел папа), и свои внутренние сложности мне пришлось преодолевать самой без смены обстановки и обстоятельств. Через некоторое время в Политехническом институте, где проректором работал тогда мой папа, сменился ректор, который позднее стал другом нашей семьи.
Как-то зашёл разговор — почему я не учусь дальше? Папа сказал, что у меня была рекомендация, но сейчас я работаю. Этот разговор запал мне в душу, вернул меня к идее об аспирантуре. Я поняла, что мне нужна практика преподавания гуманитарного предмета, близкого к искусству. И совершенно неожиданно мне предложили почитать курс эстетики для студентов. Я год читала этот курс, политехнический институт дал мне рекомендации, и в 1974 году я приехала поступать в аспирантуру МГУ.
— И как Вам МГУ?
Ошеломил. Я же жила в небольшом городе, хотя и ездила в другие города, и в Москву в том числе, но внутри МГУ никогда не была. Учёба была замечательной. Тропа, которая меня привела к сегодняшнему дню, была заложена любимой альма-матер, Московским университетом, философским факультетом. Мою судьбу в определенной степени сделала не только я или мои родители, не только мой муж, который и по сегодняшний день связан с наукой, но был ещё Михаил Федотович Овсянников, о котором я хочу сказать особо.
В год, когда я поступила, он ушёл с должности декана, но оставался заведовать кафедрой. Для поступления нужно было сдавать иностранный язык, философию и специальность, то есть эстетику. Мне засчитали сданные в Краснодаре кандидатские экзамены по философии и языку. Когда сдавала специальность, в комиссии, которая меня принимала, не хватало по новым требованиям одного доктора. В итоге я пересдавала его, и не как кандидатский, а как вступительный. Снова произошла какая-то ошибка, мне нужно было во второй раз собрать комиссию. Я ездила к нескольким нашим профессорам и просила, чтобы они приехали в неурочное время и приняли у меня экзамен. В итоге они мне поставили пятёрку, чего я не ожидала.
— Не было ли страшно?
Помню, я шла через внутренний двор и вдруг почувствовала, как ГЗ плывёт на меня таким гигантом, он меня как будто раздавил. Тогда я уже сдала экзамены, оставалось пройти собеседование в парткоме. На факультете суета, все готовятся к собеседованию. И меня опять обуял страх, я посчитала, что мест порядка шести, а нас около двенадцати, из них почти восемьдесят процентов МГУшные, с этого факультета, и только двадцать процентов сторонние, я и моя в будущем ближайшая подружка — киновед, которая закончила ВГИК. И вдруг, в момент, когда я решаю уйти, кто-то кричит мне: «Ты где, тебя уже вызывают»! Я захожу, сидит синклит, человек 25 очень известных в гуманитарной области людей, по учебникам которых учится вся страна, стоит секретарь парткома с моими документами и начинается обсуждение. У меня красный диплом с отличием, все экзамены сданы на отлично, есть публикации в периодической печати по профилю кафедры, членство в партии. Через некоторое время я только поняла, что именно последнее обстоятельство стало решающим. А в партию я вступила практически случайно. Однажды я пришла на работу, а там разнарядка, нужна женщина до 30 лет с высшим образованием, анкета на вступление в компартию. Многие шли на невероятные поступки ради этого. У меня просто так сложилось.
— Расскажите про эстетику. Она зачем и почему такая любовь к этой области науки?
Эстетика стала для меня окном в искусство и в науку. Искусство — это практика, а эстетика — это аналитика.
Эстетика — это всё, что связано с выразительной формой в природе, социальных отношениях, но прежде всего в искусстве. Если говорить о классической эстетике — это правило Золотого сечения, линия Хогарта, представления о прекрасном, возвышенном, трагическом и комическом, ряд родственных категорий и понятий, таких как симметрия, гармония, пропорция и т.д. Эстетика постмодернизма — это совершенно другая история, вся классика переосмыслена и переформатирована, если можно так сказать. Эстетика постмодернизма всеядна. Здесь нет соподчиненности и иерархии: здесь господствует ризомность. Моя любовь к искусству и первое музыкальное образование сыграли важную роль в моем вхождении в эстетику, всё-таки я знала, что такое искусство изнутри. И это было очень важно. Для меня искусство — живая материя, а не сухая абстракция. Мера обобщения в эстетике относительно искусства предельная, в ней выявляются основные закономерности художественного творчества. Эстетика стала для меня окном в другой мир, где искусство и наука сливаются воедино. Искусство — это художественная практика, а эстетика — это ее теория, аналитика.
— Есть ли точные критерии закономерностей и обобщения, ведь наука — вещь точная?
Гуманитарная наука субъективна, в этом её сила. Мы знаем колоссальное количество разных систем, эстетика Аристотеля, Платона, Канта, Гегеля, Ницше, постмодернизма... Это мир, который выстраивается по вектору человека. Не случайно Шпенглер в своё время говорил, что изучение истории ближе к законам поэзии, нежели к математике.
— Получается, гуманитарная наука полностью держится на личности?
Наука всегда держится на личности. Архимеда, Планк, Эйнштейн — это известные имена в научном мире, они открывали природную закономерность, которая является объективной. Эту закономерность могли открыть и другие исследователи в данной сфере, но открыли именно они, поэтому их именем закреплены в истории науки.
— За что отвечают гуманитарные науки в нашем таком технологичном веке?
За человека. Чтобы человек не стал роботом. Сейчас есть такая опасность. В России мы отстаём в технологическом смысле, западная цивилизация вступила в креативно-инновационную стадию, а мы пока ещё нет. Элемент прагматизма и рационализма нас захлестнул. Наша парадигма бизнеса, даже не самого крупного, среднего, более жестока. Ф. Котлер неслучайно пишет о социально-этическом маркетинге, о маркетинге 3.0. Бизнес по его мнению должен отойти от прагматической заинтересованности в прибыли, а осознать прагматическую незаинтересованность духовно-ценностных начал.
— Расскажите о создании факультета. Как появилось «Предпринимательство в культуре»?
У меня не хватило начального капитала на взятки... Пришлось закрывать предыдущий проект.
В жизни много случайностей, которые не случайны. Внешне кажется, что это невероятная случайность, а если вглядываешься пристальнее, то видно, что это закономерно. В 80-е, ещё при М.С. Горбачеве, а затем и в первые годы власти Б. Н. Ельцина возникла эйфория свободы, было желание сделать что-то большое. Мне хотелось иметь собственное дело. Я практически сделала школу, собрала педагогический состав, открыла гимназические классы и начала работать. Но меня ждало разочарование — у меня не хватило начального капитала на взятки, не было ресурсов, выходов на мощные факторы поддержки. Пришлось закрывать этот проект. Ситуация тогда была очень сложная, преподаватель Московского Университета, профессор, получал меньше, чем уборщица в метро. Мы с мужем работали по семь дней в неделю, как многостаночники, сейчас сложно в это поверить.
Каждый день я работала в разных ВУЗах, при этом заведовала кафедрой в государственном и двумя — в негосударственных вузах. Мой союз с МУМом случился неожиданно.

Панова, 1 курс, «Арт-подсобка» — инициативный проект студентов 1 курса
В университете прикладной биотехнологии, я была человеком достаточно активным, членом Учёного совета, вела различные проекты. Ректор этого университета, академик И.А. Рогов, попросил меня встретиться с представителем министерства и договориться о его выступлении в Учёном совете. Надо отдать должное чиновникам начала реформ, они были другие, пришли из ВУЗов, и не держали такой дистанции, как сейчас. Мы встретились, он дал согласие и попросил меня ему помочь. Оказалось, что они проводили первую аттестацию первого негосударственного ВУЗа и искали человека для гуманитарного блока. Я согласилась, тогда не было жёстких критериев, всё шло от здравого смысла. Мне понравилась эта история о новом негосударственном учебном заведении. На учёном совете были Г.А. Ягодин, Г.А. Китайгородская, Л.Г. Третьякова, А.Ю. Манюшис, А. Г. Асмолов и многие другие известные люди. Мне предоставляют слово, я выступила по итогам как эксперт гуманитарных программ. Галина Александровна была в восторге, Геннадий Алексеевич пригласил меня работать, но я не хотела бросать другие ВУЗы. Ректор сказал, что уходить не надо, можно приезжать два раза в неделю. Так началась моя история в МУМе.
— Какие были первые факультеты?
Юридический и экономический. Очередь стояла, экзамены шли, конкурсы были невероятные, я понимала, что на экономистов и юристах можно продержаться, но есть ещё какие-то специальности. А так как я была связана с искусством, естественно, что продюсирование мне было очень интересно. Через какое-то время я поняла, что могу выйти с предложением. Сначала мы назывались отделением арт-бизнеса, потому что это было в рамках гуманитарного факультета. Изначально он состоял из двух отделений, они были паритетными. Факультет возглавлял известный и признанный в стране и мире филолог, лингвист, востоковед Ю.В. Рождественский. Он к моей идеи отнесся весьма благосклонно. Однако потом возникли конкурентные силы, с одной стороны по отношению к Ю.В. Рождественскому, и он ушёл, с другой стороны и против меня. Я была чрезвычайно молодой и самостоятельной, принимала стратегические решения в отношении развития отделения. Новому руководителю факультета показалось, что до руководителя подразделения я не доросла, возникла идея подмять наше отделение, лишить самостоятельности и финансов. Нас хотели закрыть. Когда же прошла эта полоса борьбы, я должна отдать должное Гавриилу Харитоновичу и Геннадию Алексеевичу, они увидели в этом ростки нормального, здорового проекта.

На юбилейной презентации книг
— Как арт-бизнес превратился в «Предпринимательство в культуре»?
Я искала слово, которое соединит рынок и культуру, чтобы культура не была подчинённой, а была равноправной, с элементами бизнеса.
Я решила сделать что-то шире, а не ставить один акцент на искусство. К тому же, избавление от англоязычности было тогда трендом. Нужно было хорошее название. Я долго думала, понимая, что нужно объединить широкий спектр — это и искусство, и туризм, и спорт, и книжное и выставочное дело, телевидение... Я искала слово, которое соединит рынок и культуру, но чтобы культура не была подчиненной, а была равноправной, с элементами бизнеса. Бизнес в культуре — звучало не очень. А предпринимательство легло. Потом выяснилось, что оно получило дополнительные смыслы, но оно до сих пор оценивается неоднозначно. В какой-то степени сегодня мои неожиданные проблемы связаны с интерпретацией этого слова.
с А.Д. Берлином, вице-президентом МУМ
— Какие за 22 года факультета вы помните проекты?
Очень многие. Срeди них есть большие и маленькие. Есть очень знаковые. В частности, одним из первых и самых крупных международных проектов стал XI-й Международный конкурс имени П. И. Чайковского, когда весь факультет сдал досрочно сессию и во главе со мной вышел на конкурс. Когда Россия выиграла Евровидение и конкурс проводился в Москве, 36 студентов факультета работали в качестве менеджеров-переводчиков. Интересным был международный проект Дни России в Авиньоне, Зимняя Олимпиада и Паралимпиада в Сочи-2014. Надо сказать, что счёт проектов факультета перевалил за 1000. У нас есть обучающие проекты, такие как «Абонемент Классика» (организация концертов классической музыки), каждый месяц были концерты, их надо было организовывать по протоколу, это давало чрезвычайно важные кирпичики фундаменту профессии. «Школьная Мельпомена» (организация детского театрального конкурса среди школ Москвы), которая делается с нуля под ключ за пять недель. Есть какие-то проекты, которые изначально нас поддержали и были важны.
— Какова сегодня ситуация с этими проектами?
Мы только частично принимаем участие в конкурсе Чайковского, потому что он стал на двух площадках, в двух городах, а у нас нет средств, чтобы люди ездили в Питер. Зато у нас есть другие конкурсы, которые без нас практически не могут существовать. Это конкурс Скрябина, конкурс Шопена, конкурс Рихтера, артистов балета и хореографов, сейчас много конкурсов и фестивалей, та же самая «Ника». Мы участвовали в «Золотом Орле», сейчас тоже иногда участвуем, в ММКФ и многих других проектах.
— В чём суть факультета?
У нас было три направления, сейчас два — менеджмент в сфере культуры и реклама и связи с общественностью. Когда мы только начинали, я говорила о том, что мы строим матрёшку: главное менеджмент, внутри разные коммуникации. Профессионалов как было мало, так и есть. Многие говорят об избыточности, но это ошибочная точка зрения. Двадцать пять лет назад меня ругали за эту интеграцию, мол, скрестила «ежа и ужа», менеджмент с коммуникацией. А сейчас уже всем понятно, что менеджмент нуждается в коммуникациях, а коммуникации в управлении. Это сиамские близнецы, их невозможно разделить. Сейчас готовят очень много менеджеров и представителей рекламы и связи с общественностью, но никто не делает того, что делаем мы, а именно прорастание менеджмента в коммуникации и наоборот. У нас уникальные учебные планы, где наряду с менеджментом и маркетингом, есть выставочное и гастрольное дело, международные культурные проекты, технологии фандрейзинга, краудфандинга и эндаумента, истории основных видов искусства, компьютерный дизайн….. Мы, например, маркетинг вводили тогда, когда его не было как предмета в стандарте. Несколько лет назад ко мне обратились из посольства Финляндии, попросили представить факультет на встрече с представителем нового финского университета, что мы и сделали совместно со студентами. Приглашение было обусловлено тем, что финны презентовали новый университет Аолто, создавая его они использовали идею интеграции, но на новом уровне.
Финны тогда говорили о невероятной инновации, которую в очередной раз внедрило финское образование, а оказалось, что это идея сродни моей, которую я доказывала и пробивала. Я интегрировала на уровне факультета, а они — на уровне трёх вузов: высшей школы экономики, технологического университета и института дизайна.
— А зачем искусство менеджерам?
Мы стараемся за счёт гуманитарной составляющей с креном в изучение различных видов искусства расширить креативный потенциал наших студентов, чтобы мышление не было ординарным, клешированным, а было парадоксальным, ассоциативным, в общем — продуктивным. Чтобы мыслить не только рационально, а ещё и ассоциациями, аналогиями, образами, используя рефрейминг…. Будущему профессионалу в области рекламы и связи с общественностью очень нужны идеи, нужно быть уникальным и непохожим. Нет другой кладовой, кроме культуры и искусства. В менеджменте тоже много вопросов, связанных с управлением, когда вам надо принимать неординарные решения, когда Вы не можете пойти по проторенной дорожке, когда возникают какие-то риски, форс-мажорные обстоятельства. Если у человека большой социокультурный бэкграунд, если он наполнен искусством, у него будут более продуктивными решения сложных вопросов. Будучи принятыми рационально, они будут опираться и на эмоциональный интеллект, о котором сегодня так много говорят теоретики мирового менеджмента. Исследователи говорят, ещё не известно, какой из них важнее, эмоциональный или рациональный.
Радио «Культура», эфир с Катей Гордон
— Но тут речь не идёт об эмоциональных реакциях, верно?
Нет, это многообразие чувственного восприятие, то, что сегодня принято называть эмоциональным интеллектом. Это разнообразный эмоционально-психологический багаж, а кроме этого умение выстраивать доверительные эффективные коммуникации, создавать комфортное психоэмоциональное пространство для работы, умение управлять собственными и сторонними эмоциями. Например, не случайно существует тенденция, связанная с «Креативном классом», описанная у Ричарда Флорида. В крупных компаниях, не связанных с искусством, в последнее время появляется, например, должность художника, без прикладной задачи: он не создаёт рекламу, не занимается декорированием пространства интерьера, ему просто выделяют мастерскую, и любой сотрудник может зайти и посмотреть, как он работает. Это другая атмосфера, другие правила, навыки, умения воплощать, передавать эмоциональный мир в красках, формах. Иногда это наталкивает на неординарные решения сложных задач.
— Вы столько лет занимаетесь изучением творческой составляющей, не возникало ли у Вас желания творить самой?
Я очень любила танцевать, могла в молодости протанцевать за одну ночь туфли.
Творчество было — музыка. Бог не дал мне хорошего голоса, мне бы очень хотелось петь. Голос, может быть, невероятно выразительным, как Ахматова описала в знаменитых стихах голос Галины Вишневской. Рисовать я не умею, но хотелось бы научиться. Я очень любила танцевать, я могла в молодости протанцевать за одну ночь туфли. Один раз на каком-то конгрессе так и вышло, я торжественно выбросила их в мусорную корзину. Я начала чуть-чуть фотографировать, но опять-таки нет времени. Даже мой муж говорил, что что-то неплохо выходит. Так сложилось, что про мужа я практически ничего не сказала, а в моей жизни он значит очень много. Это мой самый большой критик.
— Почему?
Когда мне хотелось бы, чтобы меня поддержали или пожалели, он никогда этого не делает, а говорит, что я сама виновата. Но моё замужество сыграло колоссальную роль в моём становлении. Его круг общения состоял из блестящих и даже великих людей, большинства уже нет с нами. Когда ты сидишь с великими и пьёшь чай, жаришь им картошку, а они говорят замечательные вещи, то это остаётся на подкорке.
— Что вы сейчас можете вспомнить?
На даче в поселке Отдых. Сидят М.Ф. Овсянников и А.Ф. Лосев. За ними стоят: А.А. Тахо-Годи, М.А. Тахо-Годи и Елена Тахо-Годи. Лето 1974 года. Фото В.В. Соколова / Фото: ИЗ ЛИЧНОГО АРХИВА ЕЛЕНЫ ТАХО-ГОДИ
Вот, например, М. Ф. Овсянников, основатель эстетики в СССР, он из крестьянской семьи, спокойный, тихий. У него была замечательная голова, он был стойкий и волевой человек, он преодолел алкогольную зависимость в молодости и не пил всю жизнь. Он переписывался с Сартром, они познакомились на одном из философских конгрессов. Когда Сартр умер, то Михаил Федотович пришёл на кафедру и сказал «Слово о Сартре», об их дружбе. Это был шок для всего факультета, ведь были семидесятые. Ещё он ездил на реабилитацию знаменитого венгерского философа Дьёрдя Лукача, попавшего под каток венгерский событий, который в своё время был его научным руководителем, а Овсянников потом был оппонентом по его докторской диссертации.
По приезде из Венгрии, ребята спросили: «Ну как страна, Михаил Федотович?», он ответил гениально: «Страна маленькая — сослать некуда». Это ответ на вопрос, почему Лукач был под домашним арестом.
Вот Авнер Яковлевич Зись, совершенно фантастический человек, который был заведующим сектора эстетики в Институте искусствознания практически в конце жизни, читал эстетику и другие гуманитарные дисциплины в школе-студии МХАТ невероятное количество лет, у него учились Броневой, Высоцкий и многие другие. В очередной юбилей, когда ещё Броневой выходил на сцену, он ему спел невероятный панегирик, музыкальное посвящение. Понятна его национальная принадлежность, поэтому ему запрещали писать, некоторое время даже публиковался не под своим именем, обладал феноменальной памятью он: выступая на защитах, он цитировал наизусть фрагменты работ с точным указанием страниц. Это всех повергало в изумление. И кто бы не пытался поймать его на ошибке, всегда оставался в проигрыше. Были и другие люди. На нашей кафедре — Елена Васильевна Волкова, филолог, занималась проблемами искусства, её немного недолюбливали, потому что она не имела базового философского образования. Считалось, что она более эмоциональная и менее абстрактная в этом отношении. Она была старше и меня, и моего мужа. Когда она звонила ему, я говорила, смеясь: «Звонит твоя подружка». Они могли часами разговаривать, обсуждая всё на свете.
Но чуть позже мы стали с ней очень близки по-человечески. Она странным образом стала совершенно спонтанно называть меня Ирусей, так меня звала только мама. Близость возникла, наверное, потому, что по возрасту она была чуть младше моих родителей, которых мне всю мою жизнь в Москве очень не хватало. Возможно, это была частичная компенсация отсутствия родительской близости, с которым я много переписывалась и еженедельно говорила по телефону. (Мои родители и моя родительская семья — это неизбывная моя любовь. Судьба в этом отношении была ко мне и благосклонна, и не очень. Сегодня с этой стороны у меня никого не осталось. Папа ушел в 1994 г., мама — 2006, младший брат — 2007, старший — 2016) Мои родители сильные и мощные личности, их судьба — судьба страны. Мне иногда кажется, что их жизнь достойна романа.

Но вернёмся к Елене Васильевне. С ней связаны не только исследовательские и человеческие сюжеты, но полоса музейных, театральных и концертных марафонов, мы ходили на все выставки, интересные спектакли и филармонические концерты, приобщая и более молодое поколения аспирантов, изучали постоянные экспозиции по несколько раз. Нас узнавали в музеях, театрах и концертных залах, и это было прекрасно! Это была определённая форма самообразования. Мы всегда были на пике культурно-художественных интересов интеллектуальной элиты страны.

Когда я завершала работу над докторской, мы много её обсуждали. И я помню её вопрос: в какую сторону пойдешь в «синтез искусств» или «выразительную форму»? Решение было однозначное в сторону последнего. Несмотря на то, что это концепция связана с именем А. Ф. Лосева, истоки значительно глубже и они тогда противоречили марксистской доктрине. Считалось, что идёт возвеличивание формы.
с мужем Арнольдом Арамовичем Огановым
— Как Вы решили защищать докторскую?
Меня вызвал Михаил Федотович и сказал: «Ты думаешь защищать докторскую»? Он меня часто приглашал выступать в качестве оппонента, так как был не только заведующим, но и председателем Учёного совета по докторским и кандидатским защитам. Я дважды стояла в очереди на защиту по полтора года. Сейчас аспирантов и соискателей защищается значительно меньше, никаких очередей, бери — не хочу. Итак, он предложил мне утвердить тему докторской. Вы себе не можете представить, что такое утвердить на кафедре тему докторской диссертации. За ним ходили хвостом люди из всех республик СССР, его искали, даже «спали» под его кабинетом, лишь бы его увидеть, а у меня снова случай, повезло. Он считал, что я должна. Я защищалась в 1991 году, уже после его смерти.
— Какая была тема Вашей диссертации?
«Взаимодействие и полифоничность искусств». (Художественно-выразительные функции музыки в драматическом театре, кинематографе, телевидении).
— Как уживаются два доктора в одном пространстве?
Арнольд Арамович — удивительный и человек, и учёный. Бог одарил его невероятным умом. Он последний из могикан отечественной эстетики. Это человек с абсолютно незамутнённым сознанием, он никогда не думает клишировано, ему ближе парадокс. Он немного лентяй, сибарит, чего-то может не знать, но может это открыть. Он читает невероятно много профессиональной литературы, все философские журналы, западных авторов. Он практически не готовится к лекциям, а что-то смотрит и пролистывает огромное количество своих несистематизированных записей. Там столько идей! Он иногда мне говорит: «Вот возьми и напиши». А я отвечаю: «Нет уж...». Во время чтения у него продуцируется множество идей, но если он их высказал устно, ему уже неинтересно их выписывать. А я, наоборот, системная, у меня много времени уходит на административную деятельность, на проекты, организацию, я помогаю ему с техникой, с которой он не очень дружит. Все его тексты набираю я. Я его первый читатель. Мы иногда пишем вдвоём, но процесс этот очень сложный.
— По традиции наш философский вопрос в самом конце интервью. Кто такой свободный учитель?
Один исследователь пишет фантастические тексты, другой может в устной форме выразить то, что он открывает. А есть смешанный тип, который может и писать, и транслировать не только своё, но и интересные и значимые мысли других. Я бы себя отнесла к последнему. А свобода заключается в том, что я, входя в аудиторию и начиная говорить, ещё не знаю, какие я буду приводить примеры и как буду их анализировать. Иногда сама себе удивляюсь, из каких глубин что берётся. Это зависит от погоды и природы, настроения, аудитории, факторов много. Но я раскрою то, что нужно будет раскрыть, а форма — это импровизация и свобода в изложении материала. Был замечательный период времени, когда импровизировать можно было в учебном процессе, это всё было в начале перестройки, когда не было столь жестких регламентаций. Занятия в парке или музее, проект как занятие, включение нового предмета, которого нет в учебном плане, но он объективно нужен и многое, многое другое… Свобода — это прекрасно, не случайно говорят, что это слово сладкое, то есть очень притягательное. Но свобода — это не лингвистическая формула — это действие, это поступки. Настоящий учитель — человек способный на свободный поступок, способный на идею, которая требует поступка. Однако — это не вседозволенность.
Другие интервью, которые могут быть Вам интересны: