декабрь 2019
«Театр – это ручная работа». Интервью с режиссером
Юрием Грымовым
Юрием Грымовым
Беседу вела Екатерина Чекунаева
Вёрстка – Катерина Вендилло
Вёрстка – Катерина Вендилло
О спектакле «Война и мир», который готовился 4 года, о попытках иностранцев изобразить Россию (и наоборот), о патриотах сегодня, стяжательстве, Серебренникове с Богомоловым, об упадке российского кино, разочаровании в искусстве фотографии и многом другом — в нашей беседе с режиссёром и руководителем театра «Модерн».
— «Юрий Грымов готовит сенсационное прочтение романа «Война и мир». Мы не будем
раскрывать всю интригу нашим читателям, поделитесь, пожалуйста, одним интересным фактом при создании спектакля.
раскрывать всю интригу нашим читателям, поделитесь, пожалуйста, одним интересным фактом при создании спектакля.
Пожалуй, самый интересный факт для меня заключается в том, что три театра отказали мне в постановке спектакля «Война и мир». Кто-то крутил у виска, кто-то сомневался, что сегодняшнему зрителю нужен такой материал. И когда я возглавил театр «Модерн» в 2016 году, мы планомерно начали двигаться к реализации этой масштабной постановки. Все это время наша команда радовала зрителей другими яркими проектами, но когда я понял, что мы с актерами – одна семья и говорим — а порой и молчим — на одном языке, я решил приступить к конкретной работе над постановкой «Война и мир».
В спектакле задействовано около семидесяти человек, а также артисты Хора имени Свешникова, который создает уникальное живое музыкальное сопровождение действия. И вся команда должна успеть сменить костюмы (а их более четырехсот), реквизит в крошечном узком закулисном пространстве!
В спектакле задействовано около семидесяти человек, а также артисты Хора имени Свешникова, который создает уникальное живое музыкальное сопровождение действия. И вся команда должна успеть сменить костюмы (а их более четырехсот), реквизит в крошечном узком закулисном пространстве!
Так сложилось, что в «Модерне» небольшие «карманы» за сценой, там же частично
поет хор, размещаются гримеры, бутафоры, постановщики… Все это кажется нереальным, когда-нибудь я сниму на видео, как мы там все умещаемся.
поет хор, размещаются гримеры, бутафоры, постановщики… Все это кажется нереальным, когда-нибудь я сниму на видео, как мы там все умещаемся.
— Вы готовили спектакль почти четыре года. Приходилось ли Вам вносить корректировки в актерский состав, основную сюжетную линию?
Каждый раз, работая над фильмом или спектаклем, я заранее понимаю 60% ролей. Потом начинаются настоящие муки – не всегда складывается нужное взаимодействие с выбранным артистом, его ощущение роли не совпадает с моим. Приглашенные артисты театра «Модерн» работают с нами уже три года, это фактически труппа. Если я ошибусь с выбором актера – исправить это будет практически невозможно.
Театр – увеличительное стекло для актера. В киноиндустрии артиста можно «взять дублем» - из пяти вариантов один точно будет удачным. В театре же все по-другому: актер должен осознать материал, принять, закрепить. А после – жить на сцене каждый вечер! Это большой дар артиста. Некоторые актеры, которых я встречал в других театрах, не умеют держать роль - они выходят на сцену каждый раз в разных состояниях.
Театр – увеличительное стекло для актера. В киноиндустрии артиста можно «взять дублем» - из пяти вариантов один точно будет удачным. В театре же все по-другому: актер должен осознать материал, принять, закрепить. А после – жить на сцене каждый вечер! Это большой дар артиста. Некоторые актеры, которых я встречал в других театрах, не умеют держать роль - они выходят на сцену каждый раз в разных состояниях.
Я всегда говорю, что актер – это профессия, не менее сложная, чем любая другая. Кроме того, не каждый успешный актер кино может работать в театре. Есть очень известные киноартисты, которые в театре выглядят абсолютно беспомощными.
— Вы смотрели зарубежные экранизации романа «Война и мир»? Есть ли у Вас любимая?
Выделить любимую мне достаточно сложно. В детстве на меня сильнейшее впечатление произвел фильм Сергея Бондарчука. Последняя современная экранизация BBC мне понравилась тем, что режиссер подчеркнул важный факт самого романа – главные герои совсем молоды, им по 23-25 лет. Это же я сделал в своем спектакле.
Вообще, когда иностранцы пытаются работать с нашими темами, это выглядит как-то нелепо. Можете представить «Три сестры» на Бродвее? Часто то же самое происходит, когда наши соотечественники делают фильмы про иностранцев и пытаются погрузиться в их темы.
Вообще, когда иностранцы пытаются работать с нашими темами, это выглядит как-то нелепо. Можете представить «Три сестры» на Бродвее? Часто то же самое происходит, когда наши соотечественники делают фильмы про иностранцев и пытаются погрузиться в их темы.
Помните прекрасный фильм «Покровские ворота»? Это русские актеры изображают заграничную жизнь. Мы многое чувствуем на интуитивном уровне, а западные режиссеры стараются понимать головой. Мы могли бы снять драму про ковбоев, а они бы смотрели ее как комедию. Такое же восприятие у иностранцев наших гусаров и иже с ними.
— Есть ли у Вас с героем Пьера Безухова общие черты характера?
В свое время я так же, как и Пьер, был «западником». Меня привлекала эта культура, искусство, мысли. Но, чем я старше становлюсь, тем больше нахожу интересного в русских традициях, истории, горжусь ей.
В спектакле «Война и мир» я показываю превращение Пьера Безухова в русского патриота – Петра Кирилловича. Именно эта линия стала центральной в моей постановке.
В спектакле «Война и мир» я показываю превращение Пьера Безухова в русского патриота – Петра Кирилловича. Именно эта линия стала центральной в моей постановке.
Я считаю, что тема патриотизма сейчас актуальна, стоит вопрос – кто такой патриот сегодня? Это слово я не люблю, на мой взгляд, оно становится клише, которое ничего не выражает. Вернее сказать – «я люблю Родину».
— Одной из основных тем в романе Толстого является тема дружбы. Ваш герой способен
дружить?
дружить?
Думаю, что Пьер способен быть другом, он пытается дружить. Но его искренность порой мешает этой дружбе. В постановке мы затрагиваем линию его дружбы с Андреем Болконским.
— Насколько Вам близка тема войны, оружия? Вы ведь сами служили в армии.
Сегодняшний деланный патриотизм – тупиковый.
Как любой гражданин, я боюсь войны. К теме оружия отношусь спокойно – в армии я был художником, рисовал в штабе, хотя и проехал на танке как механик-водитель сто километров.
Война – это страшно, в спектакле «Война и мир» я показываю, как меняется весь миропорядок с приходом войны, буквально за один момент. Все начинают жить по-другому, словно по щелчку пальца – богатые и бедные, умные и глупые – всех объединяет общая трагедия.
Война – это страшно, в спектакле «Война и мир» я показываю, как меняется весь миропорядок с приходом войны, буквально за один момент. Все начинают жить по-другому, словно по щелчку пальца – богатые и бедные, умные и глупые – всех объединяет общая трагедия.
Я ненавижу надписи, которые часто вижу на машинах: «На Берлин», «Можем повторить». Не может страна, которая пережила несколько войн, говорить так! Это дешевая бравада, слова недалеких людей, которые в случае необходимости первыми спрячутся за спинами и точно не пойдут никого защищать. Они не понимают ужаса войны!
— Как Вы думаете, что является основной движущей силой для современного общества и
человека?
человека?
Я считаю, что на сегодняшний день основная сила, которая движет и одновременно разрушает общество – это стяжательство.
В нынешнем социуме, если ты не успешен – ты считаешься проигравшим. Но это неправильно, ведь человек может не достичь особых высот в карьере, но при этом быть прекрасным отцом и мужем, приятным собеседником и верным другом. Для мира, в который он пришел, этого вполне достаточно.
Живя лишь стремлением к карьерным успехам, люди перестают существовать в балансе с собой, не всем по силам сделать эти вещи равнозначными. Это как скачки, в которых не могут победить все, большинство проигрывает.
Живя лишь стремлением к карьерным успехам, люди перестают существовать в балансе с собой, не всем по силам сделать эти вещи равнозначными. Это как скачки, в которых не могут победить все, большинство проигрывает.
— Какая публика сегодня ходит в театр?
Есть отличная фраза – «займи, но выпей». Если зритель действительно хочет посмотреть какой-то спектакль – он найдет возможность приобрести на него билет.
В каждый театр ходит своя публика, как по возрасту, так и по интересам. Те, кто посещает Малый театр, вряд ли ходят в «Модерн». Там иное отношение к ремеслу и сценической правде.
Средний возраст нашей театральной аудитории – «28+». На мой взгляд, зачастую театры, заявляя о своей респектабельной богатой публике, не осознают, что не все эти люди могут себе позволить постоянно покупать дорогие билеты. В театре «Модерн» цена на билеты разная, стоимость лучших мест на некоторые спектакли доходит до 7000 рублей. И я вижу в зале людей, которые не имеют возможности постоянно тратить четырнадцать тысяч за вечер.
Согласно данным мировой статистики, когда в антракте уходит 10% зала – это норма. Значит, человек ошибся, это не его пьеса. А может «вы поставили спектакль не для этого зрителя». В обоих случаях, человек обязательно найдет то, что ему подходит в другом театре, благо их
достаточно в столице.
Средний возраст нашей театральной аудитории – «28+». На мой взгляд, зачастую театры, заявляя о своей респектабельной богатой публике, не осознают, что не все эти люди могут себе позволить постоянно покупать дорогие билеты. В театре «Модерн» цена на билеты разная, стоимость лучших мест на некоторые спектакли доходит до 7000 рублей. И я вижу в зале людей, которые не имеют возможности постоянно тратить четырнадцать тысяч за вечер.
Согласно данным мировой статистики, когда в антракте уходит 10% зала – это норма. Значит, человек ошибся, это не его пьеса. А может «вы поставили спектакль не для этого зрителя». В обоих случаях, человек обязательно найдет то, что ему подходит в другом театре, благо их
достаточно в столице.
— Как Вы относитесь к таким популярным режиссерам, как Серебренников, Богомолов и их современным постановкам?
Порой мне бывает интересно, но чаще - нет. Мне не близко такое творчество, это не мой клуб. Я понимаю, какими сценическими приемами, инструментами и средствами «сшиты» такие постановки. Как режиссеру мне неинтересно, я сразу считываю, откуда растут ноги.
Когда я имел счастье общения и теплых отношений с Петром Наумовичем Фоменко, он всегда был для меня загадкой. Я брал актеров из его Мастерской в свои фильмы, но не понимал, как он добивается от них такой подачи на сцене?
Когда я имел счастье общения и теплых отношений с Петром Наумовичем Фоменко, он всегда был для меня загадкой. Я брал актеров из его Мастерской в свои фильмы, но не понимал, как он добивается от них такой подачи на сцене?
Кое-что из современных пьес мне нравится, и я рад тому, что в Москве у зрителя есть выбор в репертуарах и самих театрах.
— В одном из интервью Вы сказали, что разочаровались в современном российском кино. Есть ли надежда на хорошее кино в России?
Нет, потому что система координат сбита. Я говорю так категорично именно об индустрии в целом. Одиночные выстрелы, конечно, будут. Но понятие «русское, советское кино» исчезло.
Сегодня я не вижу правильной государственной политики. Нет условий, при которых режиссерам было бы выгодно снимать кино. Сейчас политики не расценивают киносферу как инструмент влияния, как было в советское время, особенно в начале становления страны. Я бы сказал, что 60-е и 90-е годы стали лучшей эпохой для кинематографа, как нашего, так и зарубежного.
В то время у нас в стране возникла какая-то уникальная атмосфера, появился «кислород», столь необходимый творческим людям. Однако это явилось скорее случайностью, нежели продуманной концепцией.
А потом киноиндустрия «встала на рельсы». И сегодня я вижу две ее основные линии. Первая – «хочу в Голливуд». Любой студент-кинематографист мечтает о голливудской славе. Это тупик! Молодые люди не понимают, что это система координат, где нет понятия «автор»! Авторское кино было в СССР – великие Данелия, Тарковский, Ромм тому подтверждение. Больше такого не существует.
Вторая линия – «хочу награду европейского кинофестиваля». Последние десять лет европейское кино становится социально-направленным, очень политизированным.
Сегодня я не вижу правильной государственной политики. Нет условий, при которых режиссерам было бы выгодно снимать кино. Сейчас политики не расценивают киносферу как инструмент влияния, как было в советское время, особенно в начале становления страны. Я бы сказал, что 60-е и 90-е годы стали лучшей эпохой для кинематографа, как нашего, так и зарубежного.
В то время у нас в стране возникла какая-то уникальная атмосфера, появился «кислород», столь необходимый творческим людям. Однако это явилось скорее случайностью, нежели продуманной концепцией.
А потом киноиндустрия «встала на рельсы». И сегодня я вижу две ее основные линии. Первая – «хочу в Голливуд». Любой студент-кинематографист мечтает о голливудской славе. Это тупик! Молодые люди не понимают, что это система координат, где нет понятия «автор»! Авторское кино было в СССР – великие Данелия, Тарковский, Ромм тому подтверждение. Больше такого не существует.
Вторая линия – «хочу награду европейского кинофестиваля». Последние десять лет европейское кино становится социально-направленным, очень политизированным.
Есть такое понятие в фестивальной жизни, как «папуасское кино»: где-нибудь в Пакистане во время больших социальных потрясений снимают фильм о представителе какого-нибудь меньшинства, фильм гарантированно становится участником европейского фестиваля, и, скорее всего, получает награду. Не верьте тем, кто утверждает о равно-толерантном отношении западных киноэкспертов к темам фильмов, которые им предлагают на конкурсах. Есть список идей, которые могут вызвать вопросы у жюри любого западного фестиваля.
То же самое происходит в последнее время в российской киноиндустрии. У нас сегодня велик запрос на политические фильмы. Многие картины четко ложатся в определение «пропагандистские».
Вообще, в российской индустрии кино многие моменты вызывают непонимание. У нас есть две киноакадемии – «Ника», которая существует уже 25 лет, и «Орел». И вот что удивительно: в этих инстанциях сидят одни и те же академики, но призы получают разные картины. Так не бывает.
Вообще, в российской индустрии кино многие моменты вызывают непонимание. У нас есть две киноакадемии – «Ника», которая существует уже 25 лет, и «Орел». И вот что удивительно: в этих инстанциях сидят одни и те же академики, но призы получают разные картины. Так не бывает.
Являясь членом жюри академии «Ника», я каждый год поднимаю один и тот же вопрос: почему нельзя опубликовать список голосующих? Получается, никто просто не голосует за картины, даже не знает об этом. И отсматривают ли вообще конкурсные работы? Официальных просмотров не бывает. Награды распределяются непонятным для непосвященного образом. А посвященному все предельно ясно: их раздают по знакомству. Об этом в «тусовке» знают все.
О трансляции церемоний награждений речь уже давно не идет. Во-первых, мы давно не являемся той кинодержавой, какой были когда-то. Во-вторых, даже неподготовленный зритель это ощущает, и ему просто неинтересно, как распределят свои «корпоративные премии» нынешние мастера кино. Боюсь, и сами мастера перестали быть интересными публике.
— В вашей книге «Мужские откровения» представлены Ваши фотоработы. Вы не планируете открыть выставку фотографий?
Я разочаровался в искусстве фотографии. Сегодня я бы даже не называл это «искусством».
Для меня фотография содержит элемент случайности. Она может опираться на опыт, талант человека, но все равно вы включаете «авторежим» и делаете 50 кадров в секунду. Кстати, то же самое я вижу и в постановочной фотографии. Важно, чтобы человек со всеми его мыслями и внутренним содержанием постоянно пребывал в движении. Как раз театр – это абсолютно живые эмоции.
У меня было несколько выставок в Гамбурге, в ЦДХ. Жалею, что не сделал выставку фотографий после моего похода на «Крузенштерне», когда я прошел часть кругосветки. Те фотографии, что я сделал за время путешествия, действительно хороши. Сейчас я спокойно отношусь к фотографии, не заглядываюсь на чужие работы.
Слово «фотограф» сегодня переживает девальвацию, так себя назвать может любой, имеющий камеру. Трехлетний ребенок возьмет в руки телефон и нажмет на кнопку – получатся неожиданные снимки. «Неожиданные» – ключевое слово. Я всегда выступаю за ручную работу.
У меня было несколько выставок в Гамбурге, в ЦДХ. Жалею, что не сделал выставку фотографий после моего похода на «Крузенштерне», когда я прошел часть кругосветки. Те фотографии, что я сделал за время путешествия, действительно хороши. Сейчас я спокойно отношусь к фотографии, не заглядываюсь на чужие работы.
Слово «фотограф» сегодня переживает девальвацию, так себя назвать может любой, имеющий камеру. Трехлетний ребенок возьмет в руки телефон и нажмет на кнопку – получатся неожиданные снимки. «Неожиданные» – ключевое слово. Я всегда выступаю за ручную работу.
Театр – это ручная работа. Пуговицу к пиджаку артиста надо пришить самому, придумать движения актера, присвоить их ему; свет должен включиться в нужный момент, музыка должна быть определенной громкости и тональности. Не говоря уже о выборе материала!
— Вы – обладатель миллиона наград. Есть ли среди них та, которой Вы особенно гордитесь?
С одной стороны я горжусь тем, что имею более семидесяти наград в различных областях, а с другой – я понимаю, что они, сами по себе, мне ничего не дали. Мне многое дал опыт преодоления себя, работа с разными людьми, знакомства с профессионалами своего дела.
Среди многочисленных наград, которые я имею, особо горжусь призом Департамента ООН «за особые достижения в социальной рекламе», а именно - за вклад в борьбу со СПИДом. Когда-то я одним из первых начал заниматься социальной рекламой и сразу определил нужное направление.
У меня три «Ники» от киноакадемии. Особенно я горжусь второй – «за вклад в телевизионный кинематограф», которую получил за свой фильм «Казус Кукоцкого» по роману Людмилы Улицкой. Эту награду мне присвоил Совет академиков «Ники», в который входили Баталов, Соловьев, Рязанов, Абдрашитов. Это было их решение.
Также выделю мою первую театральную награду – «Хрустальный гвоздь» за спектакль «Цветы для Элджернона», который до сих пор с успехом идет в РАМТе. Именно после этой постановки я решил системно заниматься театром, полностью уйти в эту сферу.
Среди многочисленных наград, которые я имею, особо горжусь призом Департамента ООН «за особые достижения в социальной рекламе», а именно - за вклад в борьбу со СПИДом. Когда-то я одним из первых начал заниматься социальной рекламой и сразу определил нужное направление.
У меня три «Ники» от киноакадемии. Особенно я горжусь второй – «за вклад в телевизионный кинематограф», которую получил за свой фильм «Казус Кукоцкого» по роману Людмилы Улицкой. Эту награду мне присвоил Совет академиков «Ники», в который входили Баталов, Соловьев, Рязанов, Абдрашитов. Это было их решение.
Также выделю мою первую театральную награду – «Хрустальный гвоздь» за спектакль «Цветы для Элджернона», который до сих пор с успехом идет в РАМТе. Именно после этой постановки я решил системно заниматься театром, полностью уйти в эту сферу.
Но, повторю, мои награды — это не «вехи творческого пути». Сегодня для меня единственно важное — мой творческий опыт. Это бесконечно сложный и необыкновенно увлекательный «квест».
Другие публикации, которые могут быть Вам интересны: