С одной стороны, да, а с другой — нет: 90-ые годы почему-то всем преподносят как ужасные и бандитские, что не совсем так. Объясню, почему: если вы жили «по-бандитски» — это одно, если вы жили нормально, то, скорее всего, прекрасно понимали, что происходит в стране. Страна раскололась, потом переделывалась, возобновлялась. Происходило много и плохого,
и хорошего сразу.

Сейчас, если бы не было интернета, я считаю, что возможностей ни у кого бы не было. Интернет — это площадка, которая, при условии, что вы талантливый, яркий, адекватный, персонаж, который может писать, сочинять, петь, снимать, — поможет найти свою аудиторию, своего заказчика, зрителя, наконец. А всё остальное у нас мало изменилось: люди руководят каналами по 20 лет, у нас больше нет, к сожалению, такой яркой и полноценной политической жизни.

В России практически нет сильной конкуренции, потому что индустрии кино не существует: снимается очень мало картин. У нас теперь нет шоу-бизнеса, который был в 90-ые годы. В это мало кто поверит, но в 90-ые популярные исполнители, такие как группа «Браво» или Виктор Цой, давали по 200 концертов в год! И это не в клубах, а на стадионах… Люди делали по 6
концертов в день на стадионах, которые вмещали от 5000 человек. Сегодня многие артисты живут от корпоратива до корпоратива. Я это воспринимаю негативно. Возможностей тогда было гораздо больше, но сейчас открыт мир, вы можете быть интересны всему миру.

На тот момент, когда выпускались журналы «Fакел» и «Посмотри», тоже было обилие
журналов и изданий, как российских, так и зарубежных. Мы выделялись – в этом была наша
особенность. Я бы сегодня с удовольствием возродил «Fакел», это социальный журнал на злобу дня для молодежи. Мы писали бы про социальные вопросы и проблемы, которые интересуют каждого: образование, патриотизм, секс. Это откровенные интервью, серьёзные и полярные разговоры интересных журналистов, актуальные и передовые события со всего земного шара. Ведь мы очень дистанцировались от всех. Буквально на днях я был в Корее, а потом в Японии – мы ничего не знаем об их культуре. Я был под сильным впечатлением, это, пожалуй, самое яркое моё впечатление за последние 3 года.

Я периодически работал в театре. Ставил спектакль «Сальвадор Дали» с великими актрисами Натальей Колякановой, Ириной Купченко. У меня 14 лет идет опера Римского-Корсакова «Царская невеста», я делал самый успешный свой спектакль «Nirvana», посвящённый Курту Кобейну, который хотелось бы возродить. Поэтому «Цветы для Элджернона» – это не первый мой опыт, но один из самых востребованных на сегодня спектаклей в Москве. Он идет уже 5 лет. Это происходит потому, что в театре ты свободен полностью. Тебя никто не грузит по поводу целевой аудитории и т. д. Театр сегодня – самая свободная платформа для реализации идей, тут есть жизнь: и внутри театра, и снаружи.
Именно поэтому я взялся руководить театром «Модерн».

Комплексовать вы все равно будете, не имея образования, как комплексовал и я сам. Образование необходимо, это факт. Кичиться тем, что у вас нет профессионального образования – неправильно. У меня просто так сложилась жизнь, многие журналисты меня унижали, ссылаясь на его отсутствие. При этом я прекрасно знал, что Дэвид Линч, Федерико Феллини, Дэвид Финчер (тут можно перечислять массу фамилий) тоже не получили профессионального образования. Я всегда представляюсь как начинающий режиссёр Юрий Грымов. Естественно, все смеются, но я стою на том, что вы всегда начинаете. Когда человек заявляет, что он всё знает и про кинематограф, и про театр, это означает лишь одно – он перестал развиваться.

Не бывает жизни без движения, оно должно идти вверх, вниз или в сторону. Я очень негативно отношусь к ставшему модным сегодня понятию «социальный лифт». Его не существует, бывает социальная лестница, а на лифте вас никто и никуда не перевезёт. По лестнице приходится карабкаться самому, падать, разбиваться, подниматься и идти дальше, снова спотыкаться. Лифта не бывает, нужно верить в себя, работать над собой. И если вам в спину говорят что-то плохое, это означает лишь одно – вы впереди.

Внешнее всегда связано с внутренним. Театр «Модерн» в переводе означает «современный». Мы убрали последнюю букву «Ъ», потому что мы не имеем отношения к архитектуре, ар-деко или ар-нуво, имея в виду прекрасный романтический стиль серебряного века. Мы имеем отношение
к театру. Мы ставим спектакли в нашем театре в пропорции 70/30, где 70% — это современная драматургия, авторы и книги, как например, «О дивный новый мир» О. Хаксли, а 30% — это классика.

Так, например, на малой сцене у нас выходит спектакль «Три...» — очень необычный и интересный. Мне важно, чтобы люди приходили к нам в театр не терять понапрасну время, а приобретать. Мы всегда посылаем зрителю некое послание, с которым можно соглашаться или нет. Таким образом мы входим в диалог со зрителем.

Мы ввели в театре дресс-код: к нам нельзя прийти в спортивной одежде. Я руководствуюсь высказыванием: «Мой монастырь — мои правила». Мне кажется, человек может прийти хоть и без галстука/бабочки, но в пиджаке. Женщинам тут немного легче: они всегда одеваются немного более элегантнее мужчин. У нас в театре играет живая музыка —стоит фортепиано, мы предлагаем гостям выпить шампанское, полюбоваться живыми цветами. Это уникальное искусство, живой организм, живая история.

О безумном мире, когда люди ради счастливого общества отвергают эмоции, потому что эмоции – вещь очень опасная. Они приводят общество к созданию фресок Микеланджело или, положим, к созданию произведения «Война и мир». То общество, которое пытается отменить эмоции ради хорошего и стабильного будущего, отменить Бога (веру), отменяет отношения и нравственность. Мы это сегодня видим отчасти на улице, максимально — в Интернете, потому что вести свой публичный дневник и писать какие-то свои интимные подробности – это неправильно. Я не очень толерантный человек, я не считаю, что всё дозволено, что всё для всех возможно. Спектакль о том обществе, в котором мы уже находимся, и может быть даже не одной ногой.

То кино, которое вы знаете или вам нравится, было создано в Советском союзе и сформировалось, достигнув апогея к 60-м годам. Начиная с 70-х и особенно в 90-х годах происходило и происходит разрушение нашего кино. Причина этого и проблема российского кино сегодня – догнать Голливуд. Американцы умудрились уничтожить национальные кинематографы Германии, Польши, Италии, Франции. То же самое случилось и с российским кино. У наших режиссёров есть постоянное желание попасть в Голливуд. Я этим никогда не страдал, мне это было не интересно. Кто-то, возможно, скажет: «Юрий, наверное, у Вас просто не получается», но ведь я и не хочу пробовать. Мне кажется, в кино должно быть как в искусстве: к примеру, есть понятие «итальянская живопись» и её ни с чем не спутать, потому что это люди, стиль, климат. Есть прекрасная индонезийская школа живописи: уникальная, красивая, самобытная. Спрашивается: зачем индонезийцу пытаться рисовать, как итальянец? Я снимаю фильмы, которые у сегодняшних продюсеров вызывают удивление, потому что они не понимают, зачем я это делаю.