СЕНТЯБРЬ 2015 ГОДА
Интервью с фотографом
Алексом Беловым
Беседу вела: Катерина Вендилло
Разбавим прохладные и хмурые сентябрьские дни ярким новым миром! Знакомьтесь: талантливый фотограф, путешественник, дизайнер, автор журнала Проект «Альторама», вдохновляющий и неугомонный Алекс Белов!

Говорим о профессиональном и личном: зачем нужен идущий рядом альтер эго, как запомнить то время, когда ты ещё не умел ходить, о чем можно вести диалог на обломках мира, во что играет Джокер, как прожить свой последний год и свой последний день, почему искусство мешает миру, как мысль создает материю - и о многом другом красочно и с умом.
"Фотография — это всегда «коллажирование»... Разобрать, склеить, посмотреть, склеить опять, такая вот работа от энтропии к порядку или наоборот."
~
— Ты себя называешь «человеком, делающим картинки». Что это значит, кто этот человек?
В любой графике мне очень нравится систематизация. По сути я занимаюсь, в некотором смысле, коллажированием из объектов реального мира. Я именно «делающий», а не рисующий — у меня до сих пор есть внутренний стресс из-за того, что я никогда не умел рисовать.
— Хотя ты член Творческого Союза Художников
Да, по секции «фотография».
Вот Дима Митин говорит в своем интервью, что он с самого детства рисовал, а у меня такого никогда не было, хотя очень хотелось. Это ощущение отрубленной ноги. А если у тебя нет ноги, ты надеваешь протез: используешь все возможные другие способы, чтобы, комбинируя, лепить некую реальность.
— Ты коллажируешь и в фотографии, и в дизайне?
Дизайн для меня — это всегда систематизация разрозненного. Тебе дают папку с материалами, из которых надо сделать что-то красивое.
А фотография — это всегда «коллажирование». Ты показываешь объекты, каким-то образом сопоставляя их друг с другом. В моей фотографии существует два важных фактора: исследовательский и систематизирующий. То есть разобрать, склеить, посмотреть, склеить опять, такая вот работа от энтропии к порядку или наоборот.
Одно время я даже сильно увлекся компьютерным искусством...
— Что это такое?
Это такие фотоманипуляции, когда люди в фотошопе собирают фантастические миры. Потом я понял, что это не интересно. Хоть это тоже коллажирование, но искусственное. А фотография меняет правила игры, потому что дает живые рамки. У тебя есть место, время, настроение, люди, ситуация — попробуй вылепить из этого цельную картину.
Фотография — это всегда «коллажирование»... Разобрать, склеить, посмотреть, склеить опять, такая вот работа от энтропии к порядку или наоборот.
— А если при заказе дизайна не дают папку с материалом, а говорят «сам придумай», то как быть?
Это как с собственными проектами, они всегда идут сложнее, потому что нет рамок. К тому же, чаще всего, подобные заказы — это не так интересно. Если человек сам не понимает, что он хочет, то ему не угодишь.
Есть люди, которые действительно могут делать творческий дизайн, например, Стефан Загмайстер. Вообще дизайн... он очень близок к рекламе, в нём есть элемент обмана что ли.
Но для меня фотография — это про искусство, а дизайн — это про работу.
— Никогда не хотелось ограничиться одной профессией, всю жизнь ей заниматься?
Помнишь разговор Джона Леннона с учительницей, когда она спросила, кем он хочет стать, а он ответил, что хочет стать счастливым? :)
По большому счету я и занимаюсь одной областью, но не могу её точно определить словами. Статьи для Альторамы, дизайн, фотография — интуитивно я чувствую, что это всё про одно и то же.
Вот есть такой фотограф, Анзор Бухарский, совершенно замечательный. Человек делает прекрасные фотографии, а потом выясняется, что он с детства рисовал и писал очень интересные картины, да и тексты. Или Сергей Максимишин, отличный фотограф, но он же и рассказчик. Так и тут. Есть фотография и есть другое.

В свое время в моей голове родился персонаж, я его назвал Нэндрю Янку (с румынского «готовый к дальнему пути»), мы его даже визуализировали, рисовали иллюстрации, организовывали какие-то съемки, написали историю...
— А какая у него функция? Зачем он родился?
У Владимира Проппа (русский и советский учёный, филолог-фольклорист — К. В.) было отличное определение разных типажей сказочных героев. Нэндру Янку — это отправитель и помощник. Он тот, кто идет вдоль всех сфер деятельности. Это такой энергетический пучок, который все время у тебя над головой, и ты можешь выхватить из него что-то: оп — текст, оп — картинка, оп — фотография, оп — игровая модель. Такое своеобразное альтер эго.
— Тебе не хотелось профессионально заниматься литературой?
Хотелось, в школе. Я могу хорошо формулировать, пишу иногда короткие стихи со сложными ритмами. Моя школьная учительница по литературе говорила, что надо продолжать писать. Но я не знаю, куда воткнуться, я не в этой тусовке, к тому же я пока ещё не научился точно переводить смыслы в текст.
— Сколько в твоем списке изданных книг?
Около семи, но они не совсем мои. Это различные сборники, альманахи. У меня было несколько фото-публикаций, текстовых — ещё ни разу. Если публиковаться, то придется играть по определенным, хитрым правилам и вступать в конкурентные взаимоотношения с другими авторами. Я не умею.
У меня есть старая мечта, я очень хочу написать сказку в стиле Филипа Пулмана.
— Сказка будет поучительная, с моралью или скорее экзистенциальная?
Скорее экзистенциальная. Я не знаю, чему я мог бы научить. Начинать с желания учить морали — это, по-моему, самое лицемерное, что может быть. Мораль всегда всплывет, в какой бы сфере деятельности ты ни творил, если творишь честно.
Начинать с желания учить морали — это, по-моему, самое лицемерное, что может быть. Мораль всегда всплывет, в какой бы сфере деятельности ты ни творил, если творишь честно.
— Каким тебе запомнилось твое детство? О чем ты мечтал?
Единственный сюжет, который я помню от и до — это время, которое я провел в деревне, причем помню вплоть до тех моментов, когда я ещё не умел ходить. Помню ползущего себя, на шкафу стоят игрушки, помню запахи деревни, скрип окна, тарзанку, расположение домов и деревьев.
Время от времени у меня возникали какие-то локальные мечты. Но мне сложно и неинтересно думать о том, каким я хочу стать, я не люблю ни прошлое, ни будущее, меня интересует настоящее.
— Что ты читал в детстве и позже, какие книги на тебя повлияли?
Я всегда очень много читал. В детстве я перечитал всего Кинга, потом перешел на Бредбери, потом поколение Х: битники, Дуглас Коупленд, Ирвин Уэлш, Кен Кизи. В школе мне страшно нравился Замятин. Я помню, как я разочаровывался, когда заканчивались те книги, которые мне нравились. Пулман очень сильно повлиял на меня стилистически, я читал его с огромным удовольствием. «Далекая радуга» Стругацких — самая полюбившаяся книга. «Трудно быть богом» почему-то меня никогда не впечатляла. Меня всегда цепляют и увлекают апокалиптичные сюжеты.
— Значит, тебе должна быть также близка антиутопия?
Мне нравятся диалоги двух людей, явлений, событий
на обломках вымершего
мира.
Не настолько. Антиутопия — это аналитическая вещь, и Оруэлл, и тот же Замятин, «Заводной апельсин» можно тоже к ним отнести. Это моделирование, попытка понять, что будет с обществом при таких-то правилах. «Бойцовский клуб» — это тоже своеобразная антиутопия, но там есть один из образов, очень мощно на меня повлиявших, сцена обрушения города. В «Граде обречённом» самая запомнившаяся сцена — это когда Изя и Воронин в конце идут вдвоем в абсолютно пустом пространстве и беседуют. То же самое было у Булгакова: беседа Понтия Пилата и Иешуа в вечности.
Мне нравятся диалоги двух людей, явлений, событий на обломках вымершего мира.
— Можно сказать, что в таких диалогах заложен сконцентрированный смысл?
Да, он, безусловно, есть. Пулман, наверное, мне этим нравится: у него много моментов, когда персонажи остаются в заброшенном, пустынном городе или в снежной пустыне и ведут диалог. Это же было в «Ночном полете» Экзюпери. Даже в «Маленьком принце» все время происходят диалоги малого количества персонажей в ограниченном пространстве.
— А какие фильмы стали для тебя важными?
На меня повлияло огромное количество фильмов, и современных, и старых. Безусловно, «Тот самый Мюнхгаузен», Янковский в нем — один из моих любимейших персонажей, я пересматривал его бесчисленное количество раз. «Небеса обетованные» знаю наизусть. «Сталкер», «Жертвоприношение».
Тарковского посмотрел почти всего. В кино меня тоже притягивают апокалиптичные сюжеты с диалогом.
— С кем бы из известных людей, живущих или уже умерших, или персонажей ты хотел бы вот так выйти в никуда и поговорить?
Мне интересен архетип Трикстера, человека играющего, Джокера. А из литературных персонажей — библейская Лилит. Что касается людей, я боюсь, что мог бы во многих разочароваться. Я хочу пообщаться с бароном Мюнхгаузеном, но я не уверен, что мне бы хотелось пообщаться с Янковским. С Вадимом Демчогом было бы интересно пообщаться, один из интереснейших людей. С Башлачевым, сидящим в питерской квартире за час до прыжка. Мне любопытно, почему та или иная мысль приходит человеку в голову, что им движет, что заставляет на пике славы выпрыгивать из окна.
И тут мы опять же приходим к идее конца мира.
У меня есть одна задумка: хочется снять серию последнего дня. Я возьму некоторых людей и скажу им: «представьте себе, что сегодня всё закончится. У вас есть время до 8 вечера». И буду наблюдать. Хотя я побаиваюсь снимать эту серию, потому что если сыграть в неё по-честному, может быть не самый предсказуемый итог.
— А если бы у тебя было время до 8 вечера, ты бы как себя повел?
Я проводил такой эксперимент, последний день и последний год. Это интересно, так как это очень многое говорит о реальных потребностях, о людях и делах, которые действительно нужны. Это фильтр. Если я узнаю, что у меня остался год, я отброшу очень многие ненужные вещи, мысли, проекты, не буду ничего публиковать в сетях и даже подписывать работы перестану. Я буду весь этот год писать, снимать и оставлять на дисках. Если кому-то это понадобится, то оно найдется.
Делай добро и бросай его в воду.
— А если один день?
За день сложно сделать что-то основательное. Я не пойду тусить с друзьями, а лучше посмотрю хороший фильм, выпью хорошего вина, проведу день с семьей.
— Как проходит твой обычный день и как бы проходил идеальный?
Я сейчас активно учу себя планировать, у меня всегда с этим были большие сложности. Поэтому мой день сейчас начинается с того, что я составляю себе план, а вечером делаю отчет. В идеале хочется больше времени уделять своим проектам, нежели рабочим. Я хотел бы жить не в Москве, просыпаться где-нибудь за городом, в уединенном месте. Хотел бы тратить какое-то время на чтение и размышление, то есть принятие новых знаний и переосмысление их, а ещё на писательство. Хочется другого ритма. События не имеют значения, имеет значение настроение этого дня.
— Как ты думаешь, что проще — фрилансить или быть вписанным в систему человеком-менеджером?
Конечно, проще быть вписанным в систему. Причем речь не только об офисной работе, это так же относится к всевозможным творческим тусовкам, союзам и т.д. А фриланс — это своеобразная игра, когда в одной стороне угла свобода, а в другой — уверенность, комфорт, все, что можно получить, будучи встроенным в систему.
— Ты считаешь, что ты встроен хотя бы частично в какую-то систему или ты от этого осознанно отходишь?
Я почему-то не задерживаюсь в сообществах. Часто попадая в определенные, в том числе и профессиональные, сообщества, я понимаю, что мне некомфортно, возникает чувство жуткого противоречия. Например, на последней выставке в Доме Журналистов мне хотелось сесть посреди зала, включить Exploited и открыть бутылку дешевого пива. Мне вся эта ситуация показалась настолько фальшивой, что хотелось её взорвать, сломать. Если я попадаю в другое сообщество, хипстерско-раздолбайское, мне и там как-то странно. Я не верю в идею объединения в сообщество, может, поэтому и не вливаюсь. Моё отношение к Союзу Художников достаточно формальное, я числюсь, плачу взносы, но каждый раз, когда мне нужно войти в тусовку, я чувствую, что я из неё выпадаю. Многим кажется, что я сам ставлю себя таким образом, будто я не заинтересован в этой тусовке. Может быть, это и так.
Выступление
на юбилейной московской
Печа-Куче в 2014 году
— Вопрос с тремя «зачем»: зачем миру фотография? Зачем она лично тебе? И зачем твоя фотография миру?
Любой человек, занимающийся творчеством, является определенного рода раздражителем. Творчество — это толчковый механизм, который расшатывает привычное. В том числе и фотография.
Фотография не нужна, вообще искусство миру не нужно, оно ему мешает. Мир стремится к определенному идеалу стационарности, к покою и уменьшению энтропии, в сторону увеличения порядка. Любой человек, занимающийся творчеством, является определенного рода раздражителем. Творчество — это толчковый механизм, который расшатывает привычное.
В том числе и фотография. Это ещё одно выразительное средство, позволяющее чуть лучше понять мир. В человеке есть двойственность: ты всегда идешь либо туда, либо сюда, либо к созиданию, либо к разрушению. Так вот, во-первых, мне фотография нужна для того, чтобы не перейти в сторону разрушения, чтобы не сойти с ума, то есть чтобы аккумулировать рефлексию в созидательную плоскость. А во-вторых — это способ исследования, аналитический инструмент. В начале я занимался природной фотографией, но мне быстро стало скучно: в природе нечего досказывать. Я начал снимать города, достопримечательности и понял, что здесь тоже ничего нового не найти, всё это за тебя уже сделано. Я постепенно ушел в рефлексию городов, пытаюсь выстроить обобщенный ритм города, специфический рисунок, в котором ни в коем случае не должны узнаваться какие-то конкретные объекты. Нужно с помощью формальной композиции постараться снять энергию города, понять, что может ему сниться.
— Почему ты не занимаешься постановочной фотографией?
Постановочное я не люблю катастрофически. Я для себя придумал термин «искусственное искусство», к нему я отношу постановочную фотографию. Например, Олег Доу, очень известный фото-художник, но на мой вкус его работы очень скучны и искусственны, потому что он не использует настоящих инструментов. Интересно собирать по кирпичикам, коллажировать из среды, которая у тебя перед глазами, взять те объекты, которые существуют, и из них создать мир. Фарфоровые головы Олега Доу интересны для мира людей с фарфоровыми головами. Для меня это всё — фальшак.

Меня последнее время стало занимать то, как человек мыслит. Мысль — это определенный электро-магнитный импульс, создающий электро-магнитную волну, а она — определенный вид колебаний. Но энергия ведь никуда не уходит. Получается, человек, когда мыслит, собирает определенное количество энергии и переносит её во что-то. И вот вопрос: может ли человек создавать миры? Почему не предположить, что если ты сейчас начнешь мечтать и придумаешь себе идеальную планету с маленьким мальчиком и розой, то она не возникнет в реальности? Мечтать интересно, потому что мечты создают новые миры.
А в фотографии лучше использовать мир существующий. Мне интересно зацепить жителей этого мира, настоящего. Мне не хочется создавать роботов или людей с фарфоровыми головами.
— Мир на твоих фотографиях — он ужасен или прекрасен?
А наш мир каков?
Мир такой, каким его видит смотрящий. Для меня мир очень разный, но скорее прекрасный, он очень игривый, ломано-замороченный, загадочный. Я занимаюсь диалогом с миром или городом в некотором пустом пространстве. Причем собеседник меняется, он каждый раз разный, как Трикстер, у которого нет лица, а есть маска. Я снимаю иррационально, я ушел от классических правил композиции. Я прекрасно знаю, как и что надо выставлять в камере, но в последнее время я специально снимаю на автомате.
Я ловлю поток энергии, иногда выходит, иногда не очень. Всё что нас окружает — часть этой энергии. Мы все — часть энергии большого взрыва, мы все являемся звездной пылью. Кто его знает, каким образом она распространяется, но мне кажется, что она имеет обыкновение накапливаться в некоторых местах. Иногда приходишь в прекрасное место и понимаешь, что оно абсолютно пустое. А иногда видишь лежащий в поле камень, на каком-нибудь интересном историческом месте. Может быть это работает, потому что я знаю историю этого места, а может этот камень впитывал в себя в течение многих веков что-то, через него проходящее.
Почему не предположить, что если ты сейчас начнешь мечтать и придумаешь себе идеальную планету с маленьким мальчиком и розой, то она не возникнет в реальности? Мечтать интересно, потому что мечты создают новые миры.
— Как ты думаешь, откуда взялась вся эта материя, что было до взрыва?
В последнее время мне начинает казаться, что до взрыва была мысль и что мы можем мыслью создавать такие же взрывы. Мне кажется, что система замкнется. Я верю в сансару, в перерождение. Человек никогда не умирает, он всегда переходит в некое новое состояние. Как оно работает — черт его знает, куда уходит энергия мысли — неизвестно, но мысль о закольцованности очень любопытная.
— Раз мы коснулись сансары, то следующий вопрос такой: тебе близок буддизм? И в принципе какое твое отношение к религии и к вере.
Мне не нравится буддизм в организованной форме. Я, например, не понимаю, почему 108 перекручиваний четок чем-то отличается от 90. Почему медитация в такой-то позе чем-то отличается от лежачей медитации. Я не верю в обрядовость, в то, что в волосах накапливается энергия, в то, что чтение мантр в 8 утра принципиально чем-то отличается от чтения в час дня.
— Может, это очередная система, от которой ты отходишь?
Это очередной фальшак. Сам Сиддхартха не верил в обрядовость и отошел от идей индуизма, которые ему прививались. Он искал способ избавить людей от страданий, странстующие монахи посоветовали ему медитацию и аскезу. В течние нескольких лет он медитировал под деревом, а потом встал и сказал: «Нет, это не ведет к просветлению». Нынешняя организация буддийского сообщества живёт тем, от чего ушел в свое время Сиддхартха Гаутама. Она очень сильно полагается на обряды. Он говорил так: «Слушайте мои слова, но если вы видите, что они неверны, отвергайте их без тени сомнения». Это очень мудрые слова.
— Получается, у тебя к другим религиям похожее отношение?
Нет, к другим религиям отношение откровенно плохое. Это тоже фальшак, но он ещё и построен черт знает на чем. Учение Будды — оно про человека и его самосозидание. А в основу авраамических религий ставится рабство, патриархальный строй с фигурой почитаемого отца, с очень жесткими канонами и с запугиванием. Я не могу относиться к таким религиям хорошо, потому что они не улучшают человека, а создают удобные механизмы управления. На Альтораме я писал про бахаизм и про джайнизм. Когда ты начинаешь изучать эти вещи, ты понимаешь, что у них есть одна общая черта: они врут и строятся на домыслах, недоказуемости, «не спорь со мной, а то будет хуже». Это такой эксперимент по созданию правильного сообщетсва, который разросся до чего-то большего.
— А во что верить в таком случае?
Ну интересно верить в то, что смерть или мысль как электро-магнитный импульс рождает большой взрыв. Интересно осознавать себя частью звездной пыли. Ты понимаешь, что та звездная пыль, которая образовалась из этого уникального явления, может быть, рожденного мыслью, разнесясь, образовала миллиарды миллиардов разных частичек и людей, которые считают себя личностями.
— Поехали от путешествий по космосу к путешествиям по Земле. Ты говорил, что тебя в путешествиях больше всего интересуют люди. Почему?
Мир построен определенным образом в соответствии с законами мироздания, деревья растут вверх, потому что удобней тянуться к солнцу, и так далее. А человек — это единственный живой организм, который умудряется переоборудовать то, где он живет. Он может строить города, которые меняют окружающую среду, он может ускоряться и замедляться, человек — это уникальное существо в рамках нашего мира. Он всегда что-то создает, что-то меняет, за ним интересно наблюдать. :)
— Какое у тебя было самое яркое путешествие, а какое самое скучное?
Самое яркое путешествие — это, безусловно, Непал. И я знаю два самых скучных города в мире — это Даугавпилс на юге Латвии и город Дебрецен на востоке Венгрии.
— А как же Вена?
Вена тут даже близко не стояла. Я понимаю, почему Марк Ротко писал линии: он родился в Даугавпилсе, там больше нечего рисовать. Это город потрясающего уныния. А Дербецен — это идеальный пенсионерский город.
— Как в голове у восьмиклассника родилось слово «альторама» и сама идея сайта. Тебе уже тогда хотелось делиться миром с миром?
Нет, тогда идея была другая, родилось именно слово, причем абсолютно случайно. Под него появился домен на narod.ru с какой-то картинкой — и этому было суждено пролежать в пыльном ящике до настоящего года. А в этом году просто совпало: возникла идея, вытащилось слово, все собралось в одно. Слово само ничего не означает. Наверное, это подарок от Нэндру.
— Как ты пишешь статьи на Альтораму, где находишь вдохновение? И как сделать так, чтобы статья не была похожа на блоговую?
Проект «Альторама» — это попытка создать профессиональную трэвел-журналистику. Во-первых, должна быть персонификация, я сейчас думаю немного расширить круг авторов, но их никогда не будет больше 4 или 5. Во-вторых, у меня на альтораме не посты, а статьи. Это должно быть написано так, чтобы в воскресный день ты взял чашечку кофе, открыл айпад и с удовольствием прочитал, погрузившись в это, прогуливаясь вместе с автором. Я стараюсь не очень фиксироваться на исторической фактологии. За много лет у меня накопилось много материала, хотя для меня путешествие — это не количественная задача, я посетил пока что не так много стран. Мне интересно качество: например, когда я писал про Ховрино, я перерыл десятка два форумов с разными легендами. Мне интересно стать «литератором», рассказчиком. Окончание моей любимой статьи про русские деревни — это образ человека, прогуливающегося по пустому селу зимней ночью, под звездами. В окнах светятся телевизоры, там происходит какая-то жизнь. Мне хочется, чтобы человек почувствовал хруст снега под ногами. А темы я выбираю исключительно по тому, насколько было прочувствовано место. Я очень хорошо понимаю русские деревни, я провел там очень много времени.
— Возвращаясь к вопросу о первых воспоминаниях...
Да, я сам так же протирал окна, закидывал дрова в печку, в Мордовии мы топором прорубали лед, чтобы набрать воду.
Однажды я сидел один, читал книжку за столом под чай из металлической кружки, вдруг откуда-то выбежала мышка — и я начал с ней разговаривать. Вот снова оно: пустое поле и собеседник.
— В чем для тебя разница между Востоком и Западом, как они соединяются? Почему ты видишь в этом соединении лицемерие?
Мы рассуждаем о Востоке со стороны западной ментальности, это ошибка. Говорят, чтобы понять себя, надо поехать в Тибет или Непал, например, в монастырь Муктинатх. Но это верно для европейского человека. Азиату, возможно, для этого надо поехать как раз в Европу. Соединение Запада и Востока — это прекрасно, это создает движение. А вот то, что происходит на нашей 1/6 части суши — это лицемерие. Мы не пытаемся привести их к балансу, а пытаемся усидеть на двух стульях. Наше евразиатство — это ленивое, лицемерное желание закрыть себе тылы. Когда надо, мы прикрываем задницу, когда не надо, мы её показываем.
— Какое устройство общества для тебя приближено к идеалу?
Я люблю приводить каждую систему к экстремуму, накрутить её до абсурда, чтобы понять, чем она может закончиться.
Гуманистический анархизм. Первое здесь — это отсутствие управления. Анархизм — это абсолютная свобода, он отрицает идею государства. Уже сейчас не важно, в какой стране ты живешь, ты можешь общаться, работать где угодно и т.д. Границы нужны только для того, чтобы почесать ЧСВ каких-то людей. Раньше в этом был смысл, ты защищал ресурсы, а сейчас ресурсами торгуют международные компании. Государство как система принятия законов тоже не нужна, сейчас можно ввести понятие сетевой демократии: запускаешь проект на всеобщее голосование и всё. Даже суды можно выводить в область облачной демократии. Второе — это про гуманизм. За всю историю человек никогда не был главной точкой, центром системы координат. Я люблю приводить каждую систему к экстремуму, накрутить её до абсурда, чтобы понять, чем она может закончиться. Классический социализм образца XIX века порождает на экстремуме лень. Капитализм дает стяжательство, наплевательство на других, олигархат. Национализм, прекрасный на начальном уровне, в экстремуме дает фашизм, демократия — равнение на среднего. А у системы гуманизма я в экстремуме не вижу ничего плохого.
— Расскажи про свои планы. Ближайшие, более поздние, общие планы на жизнь.
Я считаю, что планирование событий — это планирование своей смерти: через месяц я заработаю 100 тысяч, через год куплю машину, через 5 у меня будет ребенок, через 10 я стану директором, через 20 куплю дом — логично будет закончить этот ряд тем, что через 50 лет я умру. Мне приятней планировать процесс, давать себе направление. Я хочу продолжать исследовать мир с помощью визуальных образов. Я полностью переделываю фото-книгу «Немой полуостров», начал с начала. Я хочу написать сказку, понять, чем закончится судьба Нэндру Янку, этот персонаж не выходит уменя из головы несколько лет, хочу сделать проект последнего дня, найти вычлененный ритм города. Мне хочется сделать из Альторамы полноценный журнал, по возможности вывести его в альманах. Какие-то идеи только начинают появляться, я ещё не знаю, как их обозвать.
— Что для тебя сейчас главное в жизни?
Главное — поймать за ногу своего призрака. И даже ели ты прошел 1000 километров в одну сторону, а он тебя потом дергает в другую — главное с ним не спорить. Научиться его видеть, слышать и материализовывать.
— А что ты посоветуешь тем, кто ищет эту призрачную ногу и не может пока её найти?
Следовать буддийскому принципу, перестать думать об этом и искать. Если ты начинаешь задумываться о том, как ухватить за хвост этого дракона, ты не ухватишь его никогда. Все, что нужно человеку, дается ему тогда, когда он разочаровался и плюнул.
Другие интервью, которые могут быть Вам интересны: