Будучи ещё в самодеятельном коллективе, я смотрела на нашу руководительницу, которая творила дело. Она была тогда очень молодой, энергичной. Ей было не важно, кто и как танцевал, главное — у всех было желание. Тогда я захотела быть балетмейстером. Но у меня родители далеки от искусства, папа инженер, мама тогда была домохозяйкой, трое детей, я средняя. Старшая сестра — логопед. А брату 21 год, он учится в авиационном. Мне никто не подсказал, что надо пойти в профессиональное училище, а то поздновато будет. Меня очень интересовал мир искусства, театра. Три года я провела в библиотеке ЗИЛа и читала всё о балете, истории театра, музыке.

Каждый раз я задаюсь этим вопросом. Мне это в радость. Хочется, чтобы другие люди открывали в себе новые грани и могли посредством своего тела затрагивать такие темы, которые они не могли бы даже вслух произнести. Нужно философствовать в жизни, постоянно искать что-то новое. Хочется заставить людей мыслить. Вот мы сейчас сидим и смотрим на деревья, они бедные и голые, люди по сути такие же. Хочется, чтобы они иногда переключись и умели находить в такие моменты что-то невообразимое, интересное. Например, когда мы работаем с пространством, я говорю: «Вы чувствуете воздух?» И мы делаем определенные упражнения, чтобы его почувствовать. Бесчувственное, диванное состояние для нас привычно. А ведь повседневная вещь, оказывается, может быть очень разнообразной.

Я против того, чтобы постановки каждый год были одинаковые, но иногда я думаю, что надо некоторые работы повторять, потому через какой-то промежуток времени они будут выглядеть совсем по-другому. У нас есть один такой номер, называется «Время», мы его танцевали на первом курсе и в том году. Дети сами впервые пожелали его повторить. Обычно они хотят новое, а тут попросились, мы его слегка усложнили. Если ставить на других людей или на актеров, тоже будет по-другому. Иногда номер или спектакль должен полежать, насытиться чем-то, теми эмоциями, которые были, людьми, которые исполняли. Один номер у меня попросил другой коллектив, они хотели его переставить, не изменяя хореографию. Он актерский номер, в нем не много хореографии, о том, что для нас в жизни мамы, как они нас ведут, потом они уходят из жизни. Когда я детям рассказывала эту историю, они рыдали и сразу перекладывали ее на своих мам. Одна девочка, когда танцевала, внезапно расплакалась, у нее была истерика прямо на сцене. Она бежала от мысли, что когда-то этого человека не будет с тобой рядом.

Открыться получается не сразу, должно пройти время, пока ты войдешь в это состояние, пока тело поймет, куда что должно двигаться, а в большинстве случаев люди вообще не могут раскрыть себя. Я часто лезу, куда не надо, в подсознание, в мысли, вывожу их на какие-то разговоры, откровенности. Некоторые у нас очень сильно психологически неустойчивые. Работа с человеком в танце подразумевает абсолютную откровенность, мы должны это переживать по-настоящему. Вжиться. Например, когда я стояла в кордебалете, я хотела быть настоящим лебедем, а все остальные не хотели. Потом я поняла, что это бессмысленно, на меня же никто не смотрит! Кордебалет в принципе ни о чем не танцует, он несет функцию картинки, как занавес, кулисы, то есть обрамление. В соло я, конечно, раскрывалась и выкладывалась.

Классика — это прежде всего каноны, правила, в которых ты обязан работать. Если ты, к примеру, не туда повернешь плечо, то твоя конструкция рухнет и окажется на полу. А современный танец для меня — это риск. Ты можешь экспериментировать, ставить себе такую планку и создавать такое эмоциональное состояние, в котором ты, возможно, не сможешь сейчас отработать, но постепенно ты будешь рисковать и открывать в себе новые качества, технические и эмоциональные. Классика мало кому дается. Если ты в классике работаешь на 5+, то и в современном будет то же самое. Современный танец строится на физическом и, наверное, на ненормальном уровне, то есть нужно по-другому смотреть на мир. Например, в классике я танцую до этой стены, а в современном я могу в эту стену долбануться, даже если это не запланировано в номере, но отвечает поставленной задаче балетмейстера. Классика педантична, а в современном есть импровизация.

Я попросила детей лет через десять написать мне и сказать, нужна я им вообще была или нет, был ли смысл. Не все хотят взвешивать ценность человека, но все требуют. Я для них потребность, они не ставят мне цену. Я им ставлю цену, они для меня ценны, если бы не было их, то не было бы моих вещей, постановок, наблюдений. Они не отдают себе отчет, что я для них делаю. Я для них как продукт. Так мало людей, которые ценят, они говорят об этом, но не выражают этого ни телом, ни душой. Мне кажется, сейчас больше потребительского отношения. Я уважительно отношусь к детям, которые приходят ко мне в 8 утра. Это для них подвиг, я говорю: «Спасибо, что вы пришли». Взрослым я говорю спасибо, что они ходят и занимаются, заставляют себя.

Мне кажется, люди должны быть внимательными. Выходит ведущая пара, ты видишь: бровки у нее сведены, значит она страдает. То есть ты визуально уже что-то понял. А многие сейчас хотят какого-то экшена, чтобы что-то взрывалось, крутилось и так далее. Люди не хотят мыслить, додумывать, сидеть и вникать. Они хотят, чтобы все было понятно и весело. Поэтому когда мои знакомые, которые не связаны с балетом, спрашивают, на какой балет идти, я сразу советую Дон Кихот. Там весело, испанская музыка. Понимание искусства и желание развиваться дано человеку изначально, а некоторые выбирают себе путь попроще и живут в таком режиме.

Да, на многое, если он умеет рисковать. Этому я и учу в современном танце. Иногда даешь право на риск, а человек лажает, потому что сомневается в себе. А надо просто настроить себя, влиться в музыку, в атмосферу, включить эмоции и какую-то отвязность. Но вообще я неадекватно оцениваю свое творчество. За весь период мне понравился только один номер, связка современного и классики. Мы его танцевали с маленькими девочками года три назад, они учились в пятом классе. Назывался номер «Многогранность». Стоял один человек, а из него как бы выходили все девочки, и были все разные. То есть один человек имеет много лиц, много граней.

Нет, я вообще стараюсь поменьше смотреть на других, чтобы не повторяться. Я смотрю качественные, ценные работы, конечно, но мне кажется, что люди, которые вошли в историю искусства, о которых мы говорим, много или мало, они все ценны. Но я не могу обхватить всё сразу. Я еще много чего не знаю. Первый, кто пришел в голову — Шопен. Такая красота! Как вообще такое можно было сотворить? Оно очень сильно влияет на эмоциональное состояние. Но я не скажу, что он позитивный. У него лирика, драматизм, интимная музыка. Меня привлекает все, что связано с барокко: Лакотелли, Вивальди, Гендель, Монтеверди, я делала спектакль на музыку Генделя. В живописи очень много тайных знаков, если их не знать, совсем ничего не понятно. Я даже в своих работах пытаюсь сделать так, чтобы люди на чем-то заострили внимание и провели аналогию от подсказки. Мы же не можем давать объяснения одновременно с танцем. Я люблю природу, в живописи и в фотографии. Я занимаюсь любительской фотографией, снимаю природу, а людей никогда, хоть и работаю с ними.

В наших условиях работать тяжело, у нас, в отличие от Штатов или Франции, например, мало современных трупп. Мы исторически отстаем по развитию. Они там уже давно прошли, а мы только начинаем, так же и с современным танцем. Нам его привезла только Айседора Дункан, потом уже в дальнейшем другие приезжали. Там они все обрубали и делали новые виды искусства, а мы так не можем, мы все время стоим на базе. К тому же там есть поддержка государства. У нас достаточно современного, все, кому не лень преподают в современных студиях и считают, что они уникальны. На самом деле это не так. Есть «Новый пластический балет», но там мало людей и маленький репертуар. Ещё есть «Балет Москва»... Я была на стажировке за границей, там сейчас все основываются на импровизации артистов. Балетмейстеры дают тебе текст и заставляют работать в нем так, как тебе хочется. Даже без музыки. Я думала, что я забуду, как слушать, как тянуть стопы и как вообще учить чью-то хореографию, это для меня было удивление. Видимо, они пытаются раскрыть артиста, его качества, способности. Либо от незнания балетмейстера. А потом они пишут, балетмейстер такой-то, не будут же они писать, что это коллективная работа труппы или компании. Они думают, что они экспериментируют, но на самом деле это в 20 веке было сделано миллион раз. А надо создавать не новое, а что-то интересное прежде всего для тебя самого. Я еще обратила внимание, что все очень тугие физическим состоянием. Подъемы не тянули, шпагаты были не нужны, пластики, когда прогибаешься, тоже.