Я никогда в жизни не хотел заниматься ни геологией, ни тем более почвами. Всё это — цепь случайностей, которая привела в профессию. Не хотел сдавать химию, которая нужна была для поступления на биологическое отделение — пошёл на географическое. А потом захотел путешествовать — узнал, что есть такой коллектив, изучающий мерзлотные почвы по всему свету. На Колыме, в Антарктиде, на Ямале и т.д. А геология появилась уже позже, когда возможность изучать почвы сочеталась с необходимостью бурить мерзлоту.

Ну, по крайней мере, в семье не препятствовали. Я предполагаю, что я в какой-то мере реализовал мечту отца, который сам начинал биологом и до сих пор имеет большой интерес к природе, но, в силу обстоятельств, получил второе (кстати, юридическое) образование и стал работать во внутренних органах. Мне гораздо ближе общение с природой, в том числе неживой, чем с людьми. Особенно из экономическо-юридической сферы деятельности:)

Оно более финансовоёмкое, так как добраться до мерзлотных почв сложнее, чем до чернозёмов. Но, например, и пустынные почвы так же труднодостижимы. Изучаем преимущественно в болотных сапогах и с ружьем от медведя. Ну и с лопатой, конечно. Еще большая проблема — вода. В тундре очень много воды, и она холодная, поэтому даже выкопать разрез иногда очень сложно: пока копаешь, может всё затопить.

Кое-кто называет, например, накопившуюся на снегу пыль и живущие в ней бактерии и водоросли почвоподобным телом. Но уж слишком это пока слабоохарактеризовано. А лёд — это всё-таки горная порода.

Преимущественно так всё и происходит. Но, конечно, присутствие людей на одном и том же месте в течение 50 лет не может оставить окружающую природу нетронутой. Вблизи научных станций ландшафты сильно нарушены. Чем дальше, тем нетронутее, но артефакты присутствия человека можно найти почти везде. Даже косвенные — например, перенос ветром какого-нибудь куска крыши домика. Или прибитые к берегу сети и буйки от рыболовецких судов. Или есть ещё глобальный перенос загрязняющих веществ.

Примерно так. Загрязнённая вода стекает в океан, пестициды попадают в планктон, потом в криль, криль едят птицы и рыбы, и те, и другие мигрируют, рыбок кушают пингвины, а потом гнездятся на земле в Антарктиде. Вариантов масса.

Саморегуляция есть, если антропогенное давление не превышает природных возможностей. А оно практически всегда их превышает. Трудно тонкому тундровому растительному покрову, например, бороться с 50-тонными вездеходами, буровыми вышками и т.п.

Довольно много интересного. Например то, что в Антарктиде существуют почвы — это для многих (даже почвоведов) открытие! Или, например, мною с коллегами описан совершенно новый почвенный генетический горизонт, формирующийся по особым законам. В нем, кстати, способны криоконсервироваться и сохранять жизнеспособность не только микробы (что не ново), но и различные простейшие и даже многоклеточные животные. Но по аналогичному сценарию в подобных горизонтах мерзлотных почв могут захораниваться и загрязняющие вещества. Так что впереди ещё много нового.

По-разному. Есть местные жители, которые в тундре ни разу не были, а есть приезжие, которые знают природу гораздо лучше некоторых коренных. В основном все доброжелательные, гостеприимные. К сожалению, спиваются быстро. Русский продавец водки свое дело знает. Но те, кто берётся за ум, выживают, некоторые даже неплохо живут. Многие до сих пор промышляют рыбу, зверя, причем традиционными способами. Некоторые работают «Дерсу Узалами» — обеспечивают логистику экспедиций приезжих учёных и туристов. Такого поклонения природе, которое можно встретить в книгах (вроде «кормления огня», «Сахар-чукчи» или «Байанаая») уже редко увидишь. У всех оленеводов на хорее есть крепление для сотового телефона.

Жизнь на научной станции (в Антарктиде, например) больше всего похожа на пионерлагерь. Подъем/отбой по расписанию. Корм по часам, меню на неделю. Доктор за тобой следит, начальник руководит. Одним словом — малина. А вот когда экспедиция самостоятельная, то другое дело. Ты сам отвечаешь и за жизнь, и за здоровье. Подбираешь коллектив, покупаешь инвентарь, запасаешь еду. На месяц в палатку в тундру на 5-10 человек — это надо много чего знать и уметь.

Слушать начальника. А если ты начальник, то прислушиваться к коллективу. А если ты один — слушать, где ходит медведь.

Медведь тоже очень интересный зверь. Встречались, издали. Не так чтобы очень близко, но на расстоянии, которое ему позволяет спокойно тебя догнать, если надо. А вообще зверья много: лоси, волки, птичий народ. Рыба опять же, разнообразная и вкусная. Песцы весёлые. Правда, чем песец веселее, тем больше вероятность, что он бешеный. Поэтому его тоже лучше к себе не подпускать.

Моральная устойчивость и физическая готовность к невзгодам:) А невзгоды случаются регулярно. Просто некоторые считают их невзгодами, некоторые — романтическими испытаниями, некоторые — просто особенностями метеоусловий, например.

Если честно, так, чтобы страшно — не было. Было жалко: вдруг чего, а там родители, жена, сын. Бояться некогда, когда страшно.

Почему, пахнет до сих пор. Мы в одном месте живем прямо на территории бывшего гулаговского лагеря. Да и вообще там всё это сохранилось в превозданном виде. Но как таковая история по учебникам меня мало интересует. Мне ближе рассказы стариков, которые еще помнят охранника, собиравшего уши беглых зэков.

Самое бесполезное — рассуждать о том, что полезно, а что нет. Много вещей, которые казались или кажутся полезными, со временем оказываются бесполезными, а иногда даже вредными.

Понимание хода времени. Наилучший способ ощутить время — пожить по природным часам. Вставать с солнцем, ложиться с солнцем. Хороший день — работаешь, плохой — не работаешь. Захотел поесть — добыл рыбы или ещё чего. Замёрз — натаскал дров. Очень удобно, не надо никакого ежедневника с пометками. Природа сама подскажет, что надо сделать и когда.