Запросто. Я родилась в 1988 году в Якутии, на севере Сибири, в маленькой деревне Тамалакан, тогда еще с одним продуктовым магазином на всех. Меня воспитали в семье язычников, у меня по линии деда и бабушки были шаманы, это в нашей семье почиталось. Если кто-то болел, кормили огонь. Меня воспитывали дедушка с бабушкой, они пережили войну, имели тесную связь с природой. Мой любимый дядя мне рассказывал, как февральским холодным днем меня привезли из роддома, а там же -50 в феврале. Они взяли золу из печки и намазали мне лоб, то есть посвятили меня в семью. Я помню свое представление об идеальной семье, я прихожу со школы, мама стоит на кухне, папа читает газету. Такой «шаблонной» семьи у меня не было, но было больше - дедушка с бабушкой, тети и дяди. Мы с братом были свободными, могли уйти в лес, но обязательно с совком и веником, чтобы там прибраться. Для нас лес — это дом, живое существо. Нам было по 7-8 лет. Мы ничего не боялись.

Обязательно. Когда тебя окружает в огромная тайга, ты к природе относишься, как к чему-то живому и сильному, потому что ты размером меньше.

Да, женщина. Мы кормились из леса, мы ходили в магазин только за солью, сахаром и мукой. Хлеб бабушка пекла дома, были коровы, мясо и рыбу мужики приносили с охоты.

Нас приучали зажигать костер и кормить огонь, если мы шли в лес. И с собой лучше иметь водочку, хлеб с маслом или оладушки, задобрить духов природы. Огонь — это связь со всем вокруг. Вода более коварная, я помню, что у нас как-то приносили реке в жертву корову. К земле отношение тоже особое. По вере якутян мир делится на небесный, серединный, где живут люди, и нижний. С землей старались обходиться деликатно.

В третьем классе мы с братом с удовольствием глотали все книги, которые нам приносили. Я балдела от «Ревизора» Гоголя, знала всю пьесу чуть ли не наизусть. Меня притягивала живость и инаковость. Обстановка в книге была совершенно отлична от той, что я видела каждый день. Ещё мы очень любили Короленко, мы ушли в классику, хоть это и не входило в школьную программу. Бабушка любила покупать и шить нам красивую одежду. Самая больная тема — это туфли. Новые туфли, вы знаете, тяжело изнашивать, ведь они твердые, и мы приходили домой в мозолях и крови. Бабушка все время делала ёлку в новый год. Приходил папа и приносил конфет, клал их под подушки нам с братом. Я притворялась, что сплю, и видела папу, а брат верил в деда мороза и чудо.

В старших классах было тяжело, какое-то время мы жили и учились в поселке Айхал, сложно было найти общий язык со сверстниками. Поэтому мы вернулись в деревню и там закончили 9, 10 и 11 классы. Мне было очень скучно, хотелось чего-то большего, хотелось выйти и бороться за что-то конкретное, а в школе я была в каких-то рамках. Одно и то же каждый день сильно расстраивало. Поэтому на выпускном все плакали, а я одна радовалась.

Дедушка. Он старел, болел, я уделяла ему много времени. Он мне много рассказывал про молодость, про войну. Мы любили делать дела вместе. Ну и, конечно же, меня интересовали мечты. Я любила мечтать о жизни, о будущем, и как Татьяна из Онегина - о любви! Также продолжала много читать.

Вообще в третьем классе я мечтала стать уборщицей, мне нравилось, как деревянные полы в школе меняли цвет после мытья всего лишь на некоторое время, пока поверхность мокрая. Я взрослела, был момент, когда я не знала, кем стать, но понимала, что надо идти в гуманитарную область. Думала про юрфак и филфак, но не видела себя там вообще. Однажды я узнала, что в нашем колледже культуры и искусств появился новый экспериментальный курс, который набирал Сергей Потапов, получивший в 2008 году «Золотую маску» в Москве. Сергей закончил ГИТИС, курс Марка Захарова. Я вообще не знала, что такое театр, но решила попробовать - и поступила! Мне кажется, этот акт был случайным, лаконичным и красивым.

Режиссерские экспликации по пьесам, стихи, проза, басни, все, как в ГИТИСе. Мы неумело готовились, представляю как у наших педагогов вставали волосы дыбом!

Конечно. Первый год для меня был кошмаром, я не понимала, куда я попала, что я делаю, какие-то тренинги, сценическое движение, акробатика, муштра. Когда я уже поступила в Москву, мне педагоги колледжа говорили: а помнишь, ты хотела на первом курсе уходить? Не помню. Но помню, как мне было плохо. В конце первого курса я стала понимать, что к чему, вошла во вкус. Сергей Станиславович это почувствовал и поддержал меня как педагог и как человек. Он ничего особо мне прямолинейно не говорил, но его поступки его отношение ко мне говорило о том, что Сергей Станиславович верит в меня. Это было очень важно для меня и моей жизни. Как у Сергея Женовача, Фоменко верил в него, это было тоже важно.

Да. Я себя увидела человеком, а не студентом или просто девочкой. У меня тогда впервые пошли амбиции, за это я ему очень благодарна. Это человек, который родил во мне мою первую творческую задачу. Я после этих его слов ушла в Шекспира, поставила Ричарда III, он приходил и консультировал меня, направлял, водил по театрам. Потом встал вопрос о том, чтобы уехать в Москву. Я поняла, что надо получить базовые академические знания, которыми владеют предки моего педагога. Я приехала, поступала к Женовачу, но в итоге поступила во МГУКИ, у нас преподавала ученица Марии Осиповны Кнебель, Шаева Л.А. Я считаю, что мы у неё получили очень хорошую школу, не только театральную, но и школу жизни.

5 лет. И в Якутии три года. Первым делом в Москве я стала посещать все возможные выставки, музеи, спектакли. В начале мне помогал дядя, я не работала, будучи студенткой, 3-4 свободных дня в неделю я посвящала таким походам. Все 5 лет у меня были очень насыщенные.

Ну впечатления у меня, как и у всякого, всегда яркие и незабываемые, поэтому что-то перечислить сложно. Я не могу забыть выставку Пикассо в Пушкинском музее, я сходила на неё несколько раз. Зал Врубеля. Пушкинский музей и находящаяся там парижская школа — это для меня храм. Я туда хожу всякий раз, когда нужно напитаться. Это помогает мне как художнику и как режиссеру. Сейчас я состою в союзе художников, но тогда ещё в нем не была, а просто вообразила себя там. Я перелезала через ворота и бежала в музей без очереди или подходила к служебному входу и просила меня пропустить, по-человечески умоляла. Спектакли Женовача, Крымова Дмитрия, Фоменко. У одного классическая школа, у другого современный взгляд, перформансы, инсталляции. Но их объединяет одно — стремление к высокому.

Важно все, что делается и выходит в свет. Главное - палку не перегибать. Негатив сделать на сцене проще, чем принести туда свет, для этого надо много работать.

В детстве я рисовала очень активно, в пятом классе ненавидела математику и рисовала вместо домашнего задания обнаженки, но не сдавала тетрадь вместе со всеми. Однажды учительница вызвала меня к доске с тетрадкой. Она при всех порвала мои рисунки, это был страшный удар, я после этого лет 10 не рисовала, только в Москве снова начала, осознанно это переварив.

В колледже. Это сразу превратилось в наркотик. У Эфроса есть книга «Репетиция - любовь моя», нам тогда его задавали читать, но только сейчас, годы спустя, я понимаю, о чем эта книга. Это такой кайф — вместе делать какие-то простые открытия жизни, искать, находить, мучиться, беситься, наслаждаться. Я репетиции люблю больше, чем показ, результат. Конечно, приятно, когда аплодируют, обсуждают, говорят хорошие слова, но они не знают, чего нам это стоило. Репетиции - это целый жизненный путь.

Конечно, позитивного. Хотя, там есть и тяжелые моменты. Что-то ты не понимаешь только потому, что ты не старше и ещё не пережил этого. Но в тяжести, в её преодолении, и есть радость жизни. Мы льем актерскую кровь, ведь актеры все такие хрупкие, такие особенные. Многие уходят из этой профессии, ради комфорта, а кто-то остается и хочет побеждать, что-то преодолевать. Не в смысле покорить, как у Наполеона, а здесь нужно подходить психологически — надо узнать человека, его особенности, дать ему крючок, поймать его.

Обязательно! Это страшные махинации и очень много подходов. Кому-то надо сказать «ты бог», а кого-то спровоцировать на войну, чтобы раскрыть. Когда я прихожу после репетиции, у меня нет сил даже поесть.

Нет чувства власти, есть чувство рождения живого спектакля и чувство коллективной работы над тем, чтобы ребенок не родился инвалидом.

Курс в Якутии был более интуитивный, потому что экспериментальный. Благодаря ему я умею сегодня полагаться на интуицию. А в Москве всё это более академическое. Не могу сказать, что какая-то школа лучше или хуже.

Мы поставили спектакль по пьесе Леонида Андреева «Жизнь человека», здесь, на Арбате, в театре на Поварской, в проекте «Открытая сцена». Сейчас собираемся его репетировать и выпускать в центре Высоцкого и в театре Булгакова. У меня есть свободная команда, мы не привязаны ни к какому театру. Открытая сцена была для нас базой, дала нам возможность показаться, обеспечила нас зрителями. Дальше мы идем своим путем.

Брала гитисовцев. Был кастинг, спасибо огромное Евгению Худякову, который мне с этим очень помог. Он — главный продюсер этого театра, он администрирует и выпускает много спектаклей на разных сценах, он покорил меня своей добротой и открытостью. Благодаря ему у нас сегодня есть наш спектакль.

Да.

Тему я выбрала ещё давно, Андреев приглянулся мне 5 лет назад, я хотела тут же эту пьесу поставить. Она о том, что сегодня каждый из нас считает себя уникальным. Но по сути, если глобально — это не так. Мы все рождаемся, мы все теряем близких, переживаем провалы и взлеты, приобретаем друзей, рожаем детей и умираем — вот что нас объединяет, у нас у всех один сценарий жизни. Просто есть немного отличные нюансы. Тот факт, что человек родился, (а мог бы и умереть) — это уже победа, этот момент ярко раскрыт у нас в спектакле. Пьеса эта - как панорама по жизни, по ее радостным, горестным, интригующим моментам. Мы все обречены, мы все родились и мы все умрем. Вы можете это принимать или не принимать - но это факт. И только в столкновении с этой неизбежностью, может, мы оглянемся, прислушаемся, остановимся, на долю секунды оставим время и поймем, куда мы идем. Вопрос в том, как именно мы дойдем до конца, что-то надо сделать в промежутке между рождением и смертью, что-то преодолеть, победить.

Что надо быть мужиком. Для женщины театр — это огромная жертва. Мне ещё Женовач говорил: «я на бюджет девочек не беру». Я тогда на него страшно обиделась, а сейчас я его понимаю. Прогоны, контрольные показы, репетиции — ты должен быть очень сильным, с толстым, устойчивым столбом внутри. Женщина тоже может этим владеть, но она должна пойти на какие-то жертвы.

Со своей природой. Женщина по природе должна быть мягкой, покладистой, более исполнительной, а тут она должна пойти против природы и стать творцом. Это огромное усилие. Затратно идти против этого и говорить «Я». Она чаще ведомая, по архаике, а тут она должна взять роль ведущего, это противоестественно и требует колоссальной энергии. Это моё открытие, но оно все-таки не отвернуло меня от профессии.

Сам себя ты никогда не подпитаешь. Очень сильно помогают впечатления, книги, те же музеи, выставки, встречи, общение. Сама профессия, обмен энергией на репетиции — ты воскресаешь во время работы, набираешься сил, а потом долго не можешь успокоиться.

Во время учебы мне все педагоги советовали ставить Чехова. Они говорили: «это школа, ты у него многому научишься». Но я понимала, что я не буду его брать, ведь мне до него расти ещё лет 20. Для меня Чехов - это высший пилотаж. Мне надо пройти через 10 000 театров со всеми подводными камнями и с поверхностными айсбергами, чтобы прийти к Чехову. Я протестовала и брала других авторов, интересных мне. Меня всегда интересовал оттенок мистицизма в отношении к жизни, к смерти. Мне предлагали поставить что-то менее мрачное, а комедийное и увертюрное, а я отвечала, что не могу, душа не горит! Я брала Стриндберга, Октава Мербо, меня тянуло в сюрреалистический гротеск, мне было интересно выявлять в нем нашу повседневность.

Обязательно! Моим дипломным спектаклем были «Стулья» по пьесе Эжена Ионеско, многие его до сих пор вспоминают, получилось хорошо, актеры попались теплые. У актера, который сыграл старика, была сверхзадача: убедить всех, что он, молодой человек, может блестяще сыграть старого. Актриса, которая играла его жену, никогда не исполняла главные роли, это была гениальная эпизодическая актриса. И она свою задачу выполнила.

Дети интересны тем, что они такие недо-актеры, и ты с ними делаешь недо-репетиции. Благодаря этим «недо» ты приходишь к настоящему и больше любишь полноценное. Дети сейчас странные, я их не понимаю, они привыкли ко всему готовому и не хотят читать Шекспира, но если заволновать их, они вдруг становятся такие чистые. Мы с ними поставили спектакль «Ромео и Джульетта». Боже, как звучит Шекспир в устах детей! Я заслушиваюсь.

13-14 лет. Наверное, взрослые его заземляют, а в детях есть свежесть, неиспорченность. Шекспир получается очень настоящий. С детьми есть свои открытия. Но я не хочу уходить в детей, я планирую работать в основном со взрослыми.

Да, спектакли и такие актерские тренинги, которые обычно проводятся со взрослыми. Я считаю, что это оправданно, одежду нам покупали на вырост, значит и работать надо так же, им будет, куда расти. Такие занятия развивают интуицию, тело, воображение. Не важно, станут они актерами или нет, они будут хорошими человеками с чувством вкуса. В худшем случае у них будет правильная дикция.

Сама выбираю, и слава богу. Цензуры нет. Родители довольны, дети тоже. Хотя они иногда говорят: «Нам много». А я отвечаю: «А что делать? В жизни всего много. Надо все проглатывать и идти дальше». Есть такая притча. Жизнь — это висящие рыболовные крючки. Что ты будешь делать, проскользнешь между них? Нет, хвост зацепится. Надо глотать каждый крючок, переваривать и глотать следующий — вот что такое жизнь.

Мне кажется, наоборот, это дает им иммунитет. Их поколение какое-то инфантильное, простое в плохом смысле слова. А тут есть нечто больше всего того, в чем они живут. Искусство лечит — это очень шаблонная фраза, но она имеет смысл.

Основной проект — жить дальше, любить жизнь, людей, все вокруг. Пристроить наш спектакль по Л. Андрееву и, дорепетировав, выпустить его.

Конечно, есть. Целая очередь. Но сначала надо сделать это. Я ненавижу поверхностную работу, люблю оттачивать и шлифовать.

Конечно! Я мечтаю жить так, чтобы чувствовать себя в своей тарелке. Чтобы знать, что я живу правильно и делаю то, что я должна делать, то, что мне предназначено моей природой. Я мечтаю о своём театре, в котором я смогу себе позволить то, что я обожаю больше всего — делать широкие жесты. Платить своим актерам много денег, чтобы они всегда приходили, подогретые этим, и работали с радостью. Я была бы в своем театре художественным руководителем, набирала бы молодых режиссеров, вела бы с ними студию, а потом они у меня участвовали бы в репертуаре.

Скептически. Нет репертуара — нет зрителя, нет зрителя — нет театра. Надо ориентироваться на людей, искусство направлено на зрителя. По этой же причине я в последнее время отказываюсь от выставок, потому что мне надоели эти междусобойчики. В первое время мне это нравилось, а потом я поняла, что это не имеет смысла. Искусство должно просвещать зрителя. И мы в ответе за тех, кто вырастет. Мы делаем еду.

Я советую всем прочитать книгу художника Кандинского «О духовном в искусстве». У режиссера сложная задача, художник может не быть социальным, но режиссер должен быть социальным. Он связан с обществом. Сверхзадача — быть духовным, культурным, удовлетворять своих зрителей, прививать чувство красоты, гармонии. Режиссер — он ведущий. Есть такая поговорка: «режиссер — это капитан корабля, который всех ведет в Америку, но все хотят обратно в Индию». И он должен трудиться, чтобы добраться до Америки.

Да, могу представить себя в живописи, нищей и с хорошими картинами. Это случится, если я совсем не найду понимания в театре, но я делаю все, чтобы найти это понимание. Надеюсь, что я не оступлюсь. Я в свое время даже снимала короткометражное кино, но театр для меня интереснее. Он меня привлекает своей эфемерностью. Это как пыльца: дунул — и все рассыпалось. Сможет ли пыльца в следующий раз, разлетаясь, так же сверкнуть — это уже дело навыка.