апрель 2017
Интервью с поэтом
Дмитрием Григорьевым
Дмитрием Григорьевым
Беседу вела: Катерина Вендилло
Коренной петербуржец, автор нескольких книг стихов и прозы, многочисленных публикаций в журналах и альманахах и к тому же свободный путешественник с большим стажем — поэт и писатель Дмитрий Григорьев поделился с нами своим прелюбопытным взглядом на современность и весёлыми, а в чём-то мистическими, историями из жизни.
О волшебном кристалле в песочнице и обстрелах куриной ногой, о скитаниях по миру и жизни в имении Рерихов в Гималаях, о «девственной свежести» и «ремонте» слов и о многом другом — в нашей сегодняшней необычной беседе.
О волшебном кристалле в песочнице и обстрелах куриной ногой, о скитаниях по миру и жизни в имении Рерихов в Гималаях, о «девственной свежести» и «ремонте» слов и о многом другом — в нашей сегодняшней необычной беседе.
~
— Дмитрий, какое у Вас первое детское воспоминание? Есть ли в Вашем детстве событие, сильно повлиявшее на Вашу судьбу?
Когда мне было около пяти лет, я нашел волшебный кристалл. Совершенно неожиданно, копаясь в песочнице, вдруг увидел удивительный камень. В его прозрачном и при этом темном теле сверкали маленькие радуги. Я взял кристалл в руку и заворожено смотрел на игру света. И в этот момент меня позвала бабушка. Рука дрогнула, камень выскользнул. Я отвлекся буквально на миг, но он исчез. Я перекапывал песок, я отказывался идти домой, но все попытки были бесполезны. Потом уже подростком, я прочитал тибетскую легенду о Чинтамани, чудесном камне, исполняющем желания. Наверное, я до сих пор его ищу.
Один из главных предметов моего детства — книжный шкаф моего прапрадеда. Он заполнял собой комнату, разделяя её надвое. На дверцах, на уровне лица трехлетнего ребенка были вырезаны львиные морды в окружении растиельно-драконо-птичьего орнамента. Эти львы охраняли книги внутри шкафа, а командовали львами львиные погонщики, их фигуры были расположены гораздо выше. Я гладил эти морды, я придумывал целые истории, происходившие с обитателями деревянного резного мира, и мне казалось, что львы улыбаются. А через пару лет я уже активно изучал содержимое этого шкафа. Недавно я его перевез от родителей в свою квартиру, отреставрировал, избавил от жучка, и даже посвятил ему большую оду. Ну и разумеется, по окончании реставрации, которой занимался не один месяц, пригласил друзей на праздник великого шкафа.
Один из главных предметов моего детства — книжный шкаф моего прапрадеда. Он заполнял собой комнату, разделяя её надвое. На дверцах, на уровне лица трехлетнего ребенка были вырезаны львиные морды в окружении растиельно-драконо-птичьего орнамента. Эти львы охраняли книги внутри шкафа, а командовали львами львиные погонщики, их фигуры были расположены гораздо выше. Я гладил эти морды, я придумывал целые истории, происходившие с обитателями деревянного резного мира, и мне казалось, что львы улыбаются. А через пару лет я уже активно изучал содержимое этого шкафа. Недавно я его перевез от родителей в свою квартиру, отреставрировал, избавил от жучка, и даже посвятил ему большую оду. Ну и разумеется, по окончании реставрации, которой занимался не один месяц, пригласил друзей на праздник великого шкафа.
— Как давно Вы пишете? Бывали ли в Вашей жизни периоды, полностью лишенные творчества?
Вообще-то всё началось с устного творчества. И первое значительное признание я получил от ровесника, пятилетнего соседа по даче. Дело было в Белоострове, мы сидели на мостках над прудом и болтали ногами, разгоняя воду. Я рассказывал ему одну из самых лучших своих историй. Что-то про Бабу Ягу. Реакция слушателя оказалась вполне естественной. «Ну и иди к своей Бабе Яге!» — закричал он и столкнул меня в пруд. Это было сродни инициации. Правда, сам я из пруда не выбрался — меня вытащили взрослые, прибежавшие на крик испуганного приятеля.
Я понял, что устный жанр мне осваивать еще рано, и обратился к научной фантастике. Во втором классе школы мы с другим моим товарищем, начитавшись, видимо, Ефремова с Булычевым, начали писать фантастический роман. Назывался он очень необычно — «Зеленая планета». Исписали две тетради, но интереса у читателей они не вызвали. Наступил кризис, после которого я долго ничего не писал.
А потом наступил подростковый период. Гормоны, обильно поступающие в кровь, требовали выхода. Можно было бы активно заниматься онанизмом, но я предпочел вытеснение либидо путем рисования и, иногда, сочинительства. Писал стихи. Чем дальше, тем больше. Когда мне исполнилось двадцать с хвостиком, гормоны успокоились, но не писать я уже не мог. Гормоны уже были ни при чём. Да и я сам тоже уже ничего не решал.
Правда, читая стихи друзьям, я был более осторожен, чем в детстве, и близко к воде не подходил. Кому-то мои творения нравились, кому-то — нет. Одна из поклонниц даже преподнесла мне куриную ногу. Ножка была довольно увесистой, и синяк держался несколько дней. Эта нога меня снова пробила на прозу. Я стал рассказывать, и мало того, записывать «свои телеги», как сказали бы некоторые из моих друзей, на бумагу. Так стали получаться рассказы, повести, романы и прочие произведения. И сейчас иногда это делаю, но не часто.
Я понял, что устный жанр мне осваивать еще рано, и обратился к научной фантастике. Во втором классе школы мы с другим моим товарищем, начитавшись, видимо, Ефремова с Булычевым, начали писать фантастический роман. Назывался он очень необычно — «Зеленая планета». Исписали две тетради, но интереса у читателей они не вызвали. Наступил кризис, после которого я долго ничего не писал.
А потом наступил подростковый период. Гормоны, обильно поступающие в кровь, требовали выхода. Можно было бы активно заниматься онанизмом, но я предпочел вытеснение либидо путем рисования и, иногда, сочинительства. Писал стихи. Чем дальше, тем больше. Когда мне исполнилось двадцать с хвостиком, гормоны успокоились, но не писать я уже не мог. Гормоны уже были ни при чём. Да и я сам тоже уже ничего не решал.
Правда, читая стихи друзьям, я был более осторожен, чем в детстве, и близко к воде не подходил. Кому-то мои творения нравились, кому-то — нет. Одна из поклонниц даже преподнесла мне куриную ногу. Ножка была довольно увесистой, и синяк держался несколько дней. Эта нога меня снова пробила на прозу. Я стал рассказывать, и мало того, записывать «свои телеги», как сказали бы некоторые из моих друзей, на бумагу. Так стали получаться рассказы, повести, романы и прочие произведения. И сейчас иногда это делаю, но не часто.
— Зачем Вы путешествуете? Для того чтобы писать стихи? Или творчество и странствия не связаны между собой?
Это просто две разных «болезни». Болезни с точки зрения «нормальных» людей. Есть в психиатрии такое понятие — дромомания, от греческих слов дромос, то есть бег, и мания, то есть мания. Ещё эта болезнь называется пориомания, вагабондаж. Выражается она в «непреодолимом, приступообразно возникающем бесцельном стремлении к перемене мест, переездам, бродяжничеству. Неодолимая потребность к скитанию продолжается дни и недели». Каждую весну у меня начинались эти «приступы» и оканчивались лишь осенью. Правда, мотивы путешествий, как правило, находились. Сейчас у меня полузалеченная, хроническая стадия.
Чтобы писать стихи, наматывать километры вовсе не обязательно. Это другая, по выражению Пастернака, «высокая болезнь». Не знаю, высокая она или низкая, но избавиться от поэзии трудно. Да и нужно ли. Для меня лично дорога и поэзия — естественные, неотделимые от жизни, состояния, а болезнь — это что-то совсем другое.
— Вы в одной из публикаций упоминали о декларации творцов, что поэт должен быть гражданином мира и свободно передвигаться. Как Вы думаете, в каком обществе это может быть осуществлено?
В 1918 году поэты Велимир Хлебников и Дмитрий Петровский написали «Декларацию творцов» и отнесли ее в Совнарком. Там говорилось о том, что «все творцы, поэты, художники, изобретатели, должны быть объявлены вне нации, государства и обычных законов. Им должно быть предоставлено право бесплатного проезда по железным дорогам и выезд за пределы Республики во все государства мира. Поэты должны бродить и петь». К декларации тогда никто не прислушался, и её отвергли, как говорится, в первом чтении. А я и сейчас готов поставить под ней свою подпись.
Три года тому назад мы вдвоем с писателем и поэтом Сергеем Носовым отправились из Петербурга в Сибирь автостопом. Это была такая акция «Буйных старцев», посвященная памяти Хлебникова. По дороге выступали в разных клубах, домах культуры, библиотеках. Так что реализовали декларацию в наших непростых российских условиях.
Три года тому назад мы вдвоем с писателем и поэтом Сергеем Носовым отправились из Петербурга в Сибирь автостопом. Это была такая акция «Буйных старцев», посвященная памяти Хлебникова. По дороге выступали в разных клубах, домах культуры, библиотеках. Так что реализовали декларацию в наших непростых российских условиях.
Автор фото Виктор Стасевич
— Что такое Гималаи? Это ведь одно из древнейших мест, а люди, пустившие в себя Индию, обычно сильно меняются. Поменялись ли Вы?
Мне довелось пожить в имении Рерихов, где-то в середине девяностых. Меня приютила бабушка Урсула, которой в свое время Святослав Николаевич поручил ухаживать за усадьбой. Я помогал ей по хозяйству.
Горы — это самый сильный наркотик из всех испробованных мной. И от этой привязанности я не хочу избавляться. Гималаи объединяют в себе все горы.
Что же касается второй части вопроса, то Индия — всего лишь название одной из сторон мира, который всегда в нас.
Я очень хорошо понимаю Николая Рериха, выбравшего местом жительства Гималаи, а точнее долину Кулу, поселок Наггар. По нему разлита какая-то удивительная, правильная тишина. Дома расположены на довольно крутом склоне, и из каждого открывается вид на противоположный берег реки Биас и на горные вершины. Хвойный лес, яблоневые сады, древние храмы. И — природа юга России. А день пути наверх, и ты оказываешься в Нечерноземье: лес, луга, берёзы, рябины, ели. Затем альпийские луга. А ещё через день — наш Крайний Север, карликовые деревья, мхи, лишайники. Дальше — камни, лёд и снег. Такая Россия, вся сразу, но почему-то вставшая на дыбы, идущая к небу.
Что же касается второй части вопроса, то Индия — всего лишь название одной из сторон мира, который всегда в нас.
Я очень хорошо понимаю Николая Рериха, выбравшего местом жительства Гималаи, а точнее долину Кулу, поселок Наггар. По нему разлита какая-то удивительная, правильная тишина. Дома расположены на довольно крутом склоне, и из каждого открывается вид на противоположный берег реки Биас и на горные вершины. Хвойный лес, яблоневые сады, древние храмы. И — природа юга России. А день пути наверх, и ты оказываешься в Нечерноземье: лес, луга, берёзы, рябины, ели. Затем альпийские луга. А ещё через день — наш Крайний Север, карликовые деревья, мхи, лишайники. Дальше — камни, лёд и снег. Такая Россия, вся сразу, но почему-то вставшая на дыбы, идущая к небу.
Мне довелось немного пожить в имении Рерихов, где-то в середине девяностых. Меня приютила бабушка Урсула, которой в свое время Святослав Николаевич поручил ухаживать за усадьбой. Я немного помогал ей по хозяйству. Помню, что во время празднования дня рождения Николая Константиновича, мы угощали гостей чаем, раскочегаривали шишками большой самовар, в котором некогда он сам кипятил воду. В числе гостей тогда были индийские художники, переводчик Варьям Сингх, дочь министра культуры, и, как говорится, другие официальные лица.
Я в свое время книгу про Гималаи и про чудесных обитателей эти мест написал, ее легко в интернете найти и скачать бесплатно.
Я в свое время книгу про Гималаи и про чудесных обитателей эти мест написал, ее легко в интернете найти и скачать бесплатно.
— Когда наступает тот момент, когда Вы понимаете, что надо сниматься c места и менять декорации?
Декорации менять не нужно, они сами меняются. Замечательный поэт Борис Пузыно некогда написал одно стихотворение. Это было в начале девяностых, когда я вернулся из Китая. Мы в то время часто обменивались стихотворными посланиями. Стихотворение называлось «Отношение к путешествию». Там были такие слова:
«— путешественник Истинный путешествует в своем Эго
или внутреннем мире, где тоже Синее небо
и вечерние звезды; где солнце призрачно светит,
а луна светит ясно,
и нет на ней зайца, не читайте плохие джатаки,
а хороших вы не найдете в наружном несовершенном мире…»
Это я к тому, что настоящий путешественник может и не выходить из дома.
«— путешественник Истинный путешествует в своем Эго
или внутреннем мире, где тоже Синее небо
и вечерние звезды; где солнце призрачно светит,
а луна светит ясно,
и нет на ней зайца, не читайте плохие джатаки,
а хороших вы не найдете в наружном несовершенном мире…»
Это я к тому, что настоящий путешественник может и не выходить из дома.
— Автостоп, котельная, служба в Чернобыле, горные восхождения, строительство, реставрация старинных вещей, ландшафтный дизайн, журналистика и т.д. - что было интереснее всего? Расскажите о самом увлекательном занятии на данный момент.
Ответ следует из вопроса — увлекательно то, чем ты занимаешься в данный момент. Катать камни для сада, ухаживать за деревьями, ремонтировать старинную машину, собирать грибы, сидеть на берегу реки или за большим столом в компании друзей, ползти по горному склону, лететь, вдавив педаль газа по хорошему автобану, месить колесами болота русского севера, беседовать с Вами, наконец….
— В романе Павла Крусанова «Бом-бом» некий Дима Григорьев, которого дороги этого мира занесли в Японию, зарабатывает на суши лицедейством: «играет на каких-то киносъемках трупы прибитых к берегу волной матросов-европейцев. Болтается на зыбях прибоя то лицом вверх, то лицом вниз, причём лицом вниз — стоит дороже». Это было?
Это же художественная реальность, значит в ней — было. Такая работа вполне по мне. Один раз мне и художнику Сереже Ковалеву, еще в восьмидесятых, предложили разрушить деревянные надстройки некоего судна, что стояло в Неве на якоре довольно далеко от берега. Ранним утром нас привезли туда на катере, вручили инструменты и пояснили, как ломать стены. Последние представляли собой деревянные, очень прочные щиты столь же прочно привинченные к металлическому каркасу. Надо было отвинтить болты и эти щиты выбросить. Когда мы спросили, куда, нам ответили: «Бросайте в Неву». Вскоре мы остались одни и приступили к работе. Это оказалось совсем непросто, часть болтов приходилось спиливать, что-то выламывать. И, только через часа два, мы скинули в Неву, да простят меня экологи, первый щит. А их штук пятьдесят! Работы на неделю.
Приступаем ко второму, и тут к нам на моторке подплывает человек. «Ребята, куда вы эти щиты потом…?». «Выбрасываем». «А можно их забрать?» «Можно, — говорим, — только сами снимайте». Выяснилось, что это местный садовод, и ему в хозяйстве они просто необходимы. Вскоре и другие садоводы подтянулись. Через час мы с Серегой уже сидели на капитанском мостике и пили подаренную нам водку, а целая бригада садоводов за нашей спиной отворачивала гайки, пилила и снимала зло..бучие щиты. Нечто вроде истории, произошедшей с Томом Сойером. Каково же было удивление заказчиков, когда они вечером увидели, что вся надстройка полностью разобрана, а мы сытые и пьяные спим на палубе.
Приступаем ко второму, и тут к нам на моторке подплывает человек. «Ребята, куда вы эти щиты потом…?». «Выбрасываем». «А можно их забрать?» «Можно, — говорим, — только сами снимайте». Выяснилось, что это местный садовод, и ему в хозяйстве они просто необходимы. Вскоре и другие садоводы подтянулись. Через час мы с Серегой уже сидели на капитанском мостике и пили подаренную нам водку, а целая бригада садоводов за нашей спиной отворачивала гайки, пилила и снимала зло..бучие щиты. Нечто вроде истории, произошедшей с Томом Сойером. Каково же было удивление заказчиков, когда они вечером увидели, что вся надстройка полностью разобрана, а мы сытые и пьяные спим на палубе.
— Как проходит Ваш день? В какое время и в каких условиях чаще приходят стихи?
Каждый день — это подарок. Проходит быстро, иногда я за ним не успеваю. А о творчестве я лучше стишком отвечу.
Лежал на диване, в потолок плевал
разные лёгкие красивые слова,
а все тяжёлые сплевывал на пол
но никому на мозги не капал…
Так заполнял пустую квартиру
своим богатым внутренним миром.
Лежал на диване, в потолок плевал
разные лёгкие красивые слова,
а все тяжёлые сплевывал на пол
но никому на мозги не капал…
Так заполнял пустую квартиру
своим богатым внутренним миром.
Вологда, Кастоправы. автор фото: ЕМъ
— Какое произведение Вам нравится больше всего, какое Вы считаете самым Вашим удачным?
То, которое только что пришло.
— Кто был и является Вашим Учителем?
Учителей у меня было много. Начиная от мальчика, столкнувшего меня в воду, и куриной ноги, которой кинула в меня девушка, до довольно известных литературных мэтров.
Ещё будучи студентом, я решил пойти со стихами на университетское лито, руководителем которого был Герман Филиппов. Хороший дядька. Но то ли до этого я выпил слишком много портвейна, то ли съел что-то неправильное, но меня чуть не вытошнило. Эта же реакция повторилась, когда я пришел в другое литобъединение. В третьем было то же самое. Больше одного раза я нигде появляться не мог. В четвертый раз, кажется после обвального «обсуждения» на еще одном лито, ко мне подошел бородатый человек, впоследствии оказавшийся поэтом и художником Олегом Павловским.
«Чего ты тут делаешь?!» — гневно спросил он. Пока я думал, что бы такое позлее ответить, он продолжил: «Тут тебе нечего делать, давай сейчас купим водки и пойдем к настоящему поэту».
Так я познакомился с Виктором Кривулиным. Я не знал, является ли он моим учителем или нет, до тех пор, пока в ресторане Дома Писателей, ныне сгоревшем, он не назвал меня своим учеником. Итак, мой учитель Виктор Кривулин. Благодаря ему и Борису Ивановичу Иванову я оказался в Клубе-81, месте, куда собрали неугодных советской власти писателей.
Еще один человек, оказавший на меня сильное влияние, был молодой поэт Борис Пузыно. Вместе с ним, Транком МК, и Ртомкером мы выпустили машинописный сборничек страниц на 200 «Мотиден депо», где определяли себя как «депрессионисты». Кто-то сошел с ума, кто-то умер, я пока еще жив.
Ещё будучи студентом, я решил пойти со стихами на университетское лито, руководителем которого был Герман Филиппов. Хороший дядька. Но то ли до этого я выпил слишком много портвейна, то ли съел что-то неправильное, но меня чуть не вытошнило. Эта же реакция повторилась, когда я пришел в другое литобъединение. В третьем было то же самое. Больше одного раза я нигде появляться не мог. В четвертый раз, кажется после обвального «обсуждения» на еще одном лито, ко мне подошел бородатый человек, впоследствии оказавшийся поэтом и художником Олегом Павловским.
«Чего ты тут делаешь?!» — гневно спросил он. Пока я думал, что бы такое позлее ответить, он продолжил: «Тут тебе нечего делать, давай сейчас купим водки и пойдем к настоящему поэту».
Так я познакомился с Виктором Кривулиным. Я не знал, является ли он моим учителем или нет, до тех пор, пока в ресторане Дома Писателей, ныне сгоревшем, он не назвал меня своим учеником. Итак, мой учитель Виктор Кривулин. Благодаря ему и Борису Ивановичу Иванову я оказался в Клубе-81, месте, куда собрали неугодных советской власти писателей.
Еще один человек, оказавший на меня сильное влияние, был молодой поэт Борис Пузыно. Вместе с ним, Транком МК, и Ртомкером мы выпустили машинописный сборничек страниц на 200 «Мотиден депо», где определяли себя как «депрессионисты». Кто-то сошел с ума, кто-то умер, я пока еще жив.
— Как сегодня, на Ваш взгляд, меняется слово? Стало ли оно быстрее в современном мире?
Слово — это всего лишь структурная единица языка. И само слово быстрее стать не может. Стали больше говорить, а от частого употребления слова стираются, как звенья велосипедной цепи, теряют, по мнению Паустовского, «первоначальную, девственную свежесть». Он же говорил о роли поэзии в деле «ремонта» слов, о том, что «самые стертые, до конца "выговоренные" нами слова, начисто потерявшие для нас свои образные качества, живущие только как словесная скорлупа, в поэзии начинают сверкать, звенеть, благоухать!»
Ну и новые слова часто появляются благодаря поэтам. Они как цветы на полях человеческой речи.
— Что волнует современных поэтов? О чём пишут люди сегодняшнего дня, как Вы думаете?
За всех современных поэтов не отвечу, но я вспоминаю одну беседу с приятельницей, которая побывала в гостях у арабских музыкантов. Я об этом разговоре уже писал в предисловии к роману «Господин ветер». Это были настоящие музыканты, и большую часть времени они играли музыку и пели.
«О чем эта песня?» — спросила моя знакомая по-английски. Арабского она не знала, а музыканты пели на своем родном языке.
«О любви», — ответили ей и спели еще одну песню.
«А эта о чем?» — снова спросила моя знакомая.
«О любви», — они снова начали петь.
«А теперь о чем вы поете?»
«Теперь о смерти, — ответили они, — и о любви. О чем же ещё можно петь?»
«О чем эта песня?» — спросила моя знакомая по-английски. Арабского она не знала, а музыканты пели на своем родном языке.
«О любви», — ответили ей и спели еще одну песню.
«А эта о чем?» — снова спросила моя знакомая.
«О любви», — они снова начали петь.
«А теперь о чем вы поете?»
«Теперь о смерти, — ответили они, — и о любви. О чем же ещё можно петь?»
Другие публикации Contralto People, которые могут быть Вам интересны: